Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы

Он толкает Леонарда, который кажется оцепенел.

Унесем ее туда, в чашу мирт… Я возьму ее за плечи… Нежно! Осторожно!

Он нагибается, чтобы поднять мертвую за плечи, тогда как Леонард нагибается, чтобы взять ее за ноги. В это мгновение раздается на тропинке голос слепой.

Анна (в глубине из-за скал). Бианка-Мария! Бианка-Мария!

Они опускают тело и выпрямляются, смертельно бледные, остолбенев от ужаса, не в силах двинуться.

Бианка-Мария!

Слепая появляется из-за скал, одна, пробираясь в темноте ощупью… Так как никто не отвечает, то она делает несколько шагов вперед, в беспокойстве и отчаянии.

Александр! Леонард!

Она приближается к трупу и готова задеть его ногой. Александр и Леонард не в силах двинуться.

Александр (в то мгновение, как нога Анны готова коснуться мертвой). Остановись! Остановись, Анна!

Анна почувствовала лежащее у ее ног неподвижное тело. Она нагибается к мертвой, порывисто ощупывает ее до самого лица, до волос, еще мокрых от могильной воды. Она дрожит всеми своими фибрами, тем холодом, который не похож ни на какой другой. Она издает пронзительный крик, в котором, казалось, вылилась вся душа ее.

Анна. Ах!.. Я вижу! Вижу!

ДЖОКОНДА

Пьеса

Перевод Ю. Балтрушайтиса

Лючио Сеттала.

Лоренцо Гадди.

Сильвия Сеттала.

Франческа Дони.

Джоконда Дианти.

Козимо Дальбо.

Беата.

Сирена.

Действие происходит во Флоренции и на морском берегу близ Пизы, в наше время.

На пороге первой двери появляются Сильвия Сеттала и престарелый Лоренцо Гадди, передвигаясь рука об руку, входя в весеннюю свежесть.

Сильвия. Ах, да будет благословенна жизнь! Сегодня я могу благословлять жизнь: она всегда хранила во мне живую надежду.

Лоренцо. Новую жизнь, дорогая Сильвия, вы — создание, полное доброты и самоотверженности, такое доброе и такое сильное! Буря прошла. Вот и Лючио возвращается к вам после этого тяжелого несчастья, полный благодарности и нежности. Кажется, он возрождается. Недавно у него были совершенно детские глаза.

Сильвия. Вся его доброта возвращается к нему, когда вы возле него. Когда он говорит вам «профессор», его голос становится таким задушевным, что ваше великое отеческое сердце должно дрожать.

Лоренцо. Недавно у него были те же глаза, какие я видел у него, когда он пришел ко мне в первый раз и я дал ему глину в руки. Его глаза выражали изумление и мягкость, но, уже начиная с этого дня, пальцы его проявляли энергию и творческое дарование. У меня сохранился его первый опыт. Я думал, было, подарить его вам в день свадьбы. Я вам отдам его, как предзнаменование вашего нового счастья.

Сильвия. Благодарю вас, профессор.

Лоренцо. Это — женская голова в лавровом венке. Я помню: в мастерской стояла маленькая, ничего из себя не представляющая модель. Во время работы он изредка поглядывал на нее. Он казался то сосредоточенным, то взволнованным. В его руках получился неясный слепок, на котором, однако, выступали — я не знаю — какие могучие черты! В смущении и унынии, как-то стыдясь, он стоял несколько минут перед своей работой, не осмеливаясь обратиться ко мне. Но вдруг, прежде чем бросить слепок, он несколькими прикосновениями пальцев наметил вокруг головы лавровый венок. Как это мне понравилось! В глине он хотел увенчать свою неясную мечту. Конец его дня был проявлением гордости и веры. Я полюбил его с тех пор, за этот венок. Я принесу вам этот первый его опыт. Внимательно всматриваясь в него, вы, может быть, уловите черты воодушевленного лица Сафо, этой идеальной фигуры, которую несколько лет спустя он довел до совершенства великого образца искусства.

Сильвия (напряженно слушая его). Присядьте, присядьте, профессор, побудьте еще немного: прошу вас! Садитесь сюда, к окну. Побудьте еще несколько минут! Мне нужно сказать вам тысячу вещей, а я не могу сказать ни одной. Я хотела бы подавить эту беспрерывную дрожь, овладевшую мной… Поймите меня…

Лоренцо. Вы волнуетесь от радости?

Он садится у окна. Сильвия повернулась к нему, опершись о подоконник. Ее лицо вырисовывается на синем небе, вглубь которого ушел прекрасный священный холм.

Сильвия. Не знаю, радость ли это. В некоторые мгновения все, что было, все это несчастье, все это страдание, даже кровь, даже рубец на месте раны — все рассеивается, исчезает, изглаживается забвением, превращается в ничто. Но бывают и такие минуты, когда все, что произошло, все ужасное бремя этого воспоминания сгущается, становится все тяжелее, становится плотным, непроницаемым и непреодолимым, как стена, как скала, на которую мне не подняться никогда. Недавно, когда вы говорили со мной и неожиданно предложили подарок, я думала: «Вот теперь я возьму в руки этот дар, этот кусок глины, куда, как в тучную почву, он заронил первые семена своей мечты, я возьму его своими руками, подойду к нему с улыбкой, принесу ему нетронутой лучшую часть его души и его жизни, я буду безмолвна, и он узнает во мне хранительницу всех своих богатств, он больше не пожелает расстаться со мной, и мы будем молоды, еще раз молоды!» Так я думала, и мысль с невероятной легкостью смешивалась с действительностью… Ваши слова преображали для меня мир… И вот, затем, проносится дуновение, легкое дыхание, тончайшее дуновение, какой-то пустяк, и изменяет все, и разбивает все иллюзии, возвращается беспокойство и боязнь, и дрожь… Ах, апрель!

Глубоко вздохнув, она вдруг поворачивается к свету.

Как волнует этот воздух, хотя он так прозрачен! С пылью цветов ветер несет все радости надежды и все муки отчаяния.

Она высовывается в окно и зовет.

Беата! Беата!

Лоренцо. Девочка в саду?

Сильвия. Вон она! Бегает среди кустов роз… Она вне себя от радости. Беата! Шалунья, спряталась за кустом. Смеется. Вы слышите, как она смеется? Ах, слушая ее смех, я понимаю, как должны радоваться цветы, когда они наполняются росой до самых краев своих соцветий. Так и ее звонкий смех переполняет мое сердце.