Собрание сочинений в 14 томах. Том 12
Собрание сочинений в 14 томах. Том 12 читать книгу онлайн
В двенадцатый том вошли роман «Маленькая хозяйка большого дома», сборники рассказов «Черепахи Тасмана» и «Голландская доблесть». Основу романа «Маленькая хозяйка большого дома» составляет сентиментальная история любви Паолы к своему мужу Дику Форресту и его другу Ивэну Грэхему. Многие страницы романа посвящены увлечениям Дика животноводством, прелестям деревенской жизни в богатом поместье. Д. Лондон утверждал, что трое его героев не принадлежат к числу «постоянно скулящих слабовольных людишек и моралистов. Все они - культурные, современные и в то же время глубоко примитивные люди». Сборник «Черепахи Тасмана» является последней книгой Джека Лондона, увидевшей свет при его жизни. Сборник составлен из рассказов, печатавшихся в журналах в разное время: «Finis» - в 1907 году, «История, рассказанная в палате для слабоумных» - в 1914-м, остальные - в 1911 году. Обращает на себя внимание небольшой драматизированный рассказ «Первобытный поэт». Его судьба сходна с судьбой другого героя Д. Лондона - Мартина Идена. Писатель явно проводит параллель между судьбой творца в обществе буржуазных «свобод» и в мире первобытных людей. И здесь и там конец один - трагическая гибель. Сборник «Голландская доблесть» составлен Чармейн Лондон из разных рассказов писателя, публиковавшихся в американской периодике в 1893-1904 гг. и не включавшихся писателем в книги. Выпущен лондонским издательством «Милз энд Бун» в 1923 году. По поводу заглавного рассказа сборника Д. Лондон писал в феврале 1900 года своей приятельнице Анне Струнской: «Что я пишу сейчас? Все утро писал письма. А теперь займусь доработкой детского рассказа для журнала «Юс кэмпэнион», который им принят при условии, что я кое-что в нем изменю. Не правда ли, вдохновляющее начало?» Рассказ опубликован в «Юс кэмпэнион» 29 ноября 1900 года. Очерк «Тайфун у берегов Японии» написан Лондоном на конкурс, объявленный газетой «Сан-Франциско колл» получил первую премию и напечатан в выпуске от 12 ноября 1893 года. Является первым опубликованным произведением Лондона. В первом американском издании сборника «Для храбрости» было напечатано предисловие Чармейн Лондон, которое звучит так: «Я не написал и не напишу строчки, которую стыдился бы прочесть моим дочерям».
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
— А как он выглядит?
— Не знаю. Я никогда не видел его. Он все время в плавании. Но я знаю, что он высокий. Мама говорит, что я, когда вырасту, буду еще выше, чем он. В нем пять футов одиннадцать дюймов. У нас в альбоме есть его фотография. У него худое лицо, и он носит бакенбарды.
И тут Джозию осенило. Пять футов одиннадцать дюймов — это же его собственный рост. Это он носил бакенбарды и был худощав в то время. К тому же Джонни сказал, что его отца звали Джозия Чайлдс. Это он, Джозия, образцовый муж, который не курит, не ругается, не пьет! Это он моряк, о котором никогда не забывали благодаря великодушной выдумке Агаты. Джозия исполнился доброго чувства к жене. Она, должно быть, сильно переменилась с тех пор, как он уехал. Его охватило раскаяние. Но потом он испугался: ведь ему придется заслужить ту репутацию, которую Агата создала ему. Этот мальчик с доверчивыми голубыми глазами знает его именно таким. Что ж, ему придется стать безупречным. Агата поступила великодушно. Он не знал за ней такого.
Но решению, которое он тут же приготовился принять, не суждено было осуществиться: он услышал, как открылась кухонная дверь и послышался ворчливый, раздраженный женский голос:
— Джонни, как тебе не стыдно!
Как часто он слышал в прежние времена: «Джозия, как тебе не стыдно!» Он вздрогнул и невольно по-мальчишески спрятал за спину руку с сигарой. Ему показалось, что он весь сжался и стал незаметным, когда она вышла на крыльцо. Жена не изменилась: то же кислое выражение лица, те же скорбные складки, так же опущены вниз уголки тонкогубого рта. Но выражение лица стало еще более кислым, уголки рта опустились еще ниже, губы стали тоньше, складки глубже. Она смерила Джозию враждебным и тусклым взглядом.
— Ты думаешь, твой отец бросает работу, чтобы болтать с бродягами! — обрушилась она на мальчика, который так же струсил, как и Джозия.
— Дядя просто спросил о папе, — пытался оправдаться Джонни, в голосе его было и упрямство и безысходность.
— И ты, конечно, все выложил, — придралась она. — А ты не спросил, чего он тут высматривает? Нет, еды я ему не дам. А ну принимайся за дело! Я тебе покажу, как отлынивать от работы! Твой отец никогда бы так не поступил. Неужели ты никогда не станешь таким, как он?
Джонни склонился над бревном, и пила снова протестующе завизжала. Агата с кислым видом оглядела Джозию. Очевидно, она не узнала его.
— А ты убирайся! — грубо скомандовала она. — Нечего совать нос в чужие дела!
Джозия потерял дар речи. Он облизал губы, попытался сказать что-то и не мог.
— Убирайся, я говорю, — завопила она пронзительным голосом, — а не то я позову полицейского!
Джозия послушно пошел прочь. Он услышал, как позади хлопнула дверь. Словно в кошмарном сне, он открыл калитку, которую открывал десятки тысяч раз, и вышел на улицу. Он был ошеломлен. Конечно, это был сон. Сейчас он проснется и вздохнет с облегчением. Он потер лоб и нерешительно потоптался на месте. Послышался монотонный, жалобный визг пилы. Если в этом мальчишке есть хоть что-то от Чайлдсов, рано или поздно он сбежит. Выносить Агату — это уже сверх человеческих сил. Если она и изменилась, то только к худшему, если это вообще возможно. Мальчик, несомненно, сбежит и, наверно, скоро. Может быть, сейчас.
Джозия Чайлдс выпрямился и выпятил грудь. В нем проснулся дерзкий дух Запада, появилось то небрежение к последствиям, когда на пути встают трудные препятствия. Он взглянул на часы, припомнил расписание поездов и сказал торжественно, вслух, словно для укрепления веры в свою правоту:
— Плевать я хотел на закон! Я не дам мучить мальчика! Я буду посылать ей в два, в четыре раза больше, сколько ей будет угодно, но он уедет со мной. Она может поехать с нами в Калифорнию, если пожелает, но я составлю соглашение, что к чему, и она подпишет его и будет жить, как положено, черт возьми, если захочет остаться! И она останется, — добавил он зловеще, — надо же ей кого-нибудь пилить!
Он вернулся, отворил калитку и зашагал в сарай. Джонни поднял голову, но продолжал пилить.
— Что бы тебе хотелось больше всего на свете? — спросил Джозия взволнованным низким голосом.
Джонни колебался и перестал было пилить. Джозия знаками показал ему, что надо продолжать.
— Уйти в плавание, — ответил Джонни, — вместе с отцом.
Джозия задрожал.
— Правда? — спросил он нетерпеливо.
— Правда!
Все решило радостное выражение лица Джонни.
— Тогда иди сюда. Слушай. Я твой отец. Джозия Чайлдс. Тебе когда-нибудь хотелось убежать из дому?
Джонни выразительно кивнул.
— А я это сделал, — продолжал Джозия. — Я убежал. — Он судорожно схватился за цепочку от часов. — Сейчас самое время бежать, чтобы поспеть на поезд в Калифорнию. Я теперь там живу. Агата, твоя мать, быть может, приедет к нам после. Я расскажу тебе обо всем в поезде. Пошли.
Он обнял немного испуганного, но доверчиво прижавшегося к нему мальчика, потом, взявшись за руки, они побежали через двор, в калитку и дальше по улице. Кухонная дверь отворилась, и они услышали в последний раз:
— Джонни, как тебе не стыдно! Почему ты бросил пилить? Вот я тебе сейчас задам!
Первобытный поэт
Летняя равнина, ограниченная с востока известняковыми холмами, покрытыми травой, а с запада лесом. Ближний холм заканчивается скалой, в которой почти на уровне земли вырублены четыре пещеры с низкими и тесными отверстиями. Перед пещерами, в сотне футов, большой, плоский валун со следами крови; на нем острые кремни. Между валуном и пещерами на груде камней восседает мускулистый волосатый человек. На коленях у него толстая дубинка, сзади прижалась к земле женщина. Справа и слева от него двое таких же мужчин с дубинками в руках. Поодаль, ближе к валуну, с полсотни пещерных жителей; сидя на корточках, они громко переговариваются между собой. Спускается вечер. Того, кто восседает на груде камней, зовут Ак, имя его подруги — Ала, тех, что по бокам, — Ок и Ан.
Ак:
Помолчите, вы! (Полуобернувшись к женщине.) Посмотри, чтобы они молчали. Ему все время ночью кажется, что подползает змея. Никто, кроме меня, не сможет урезонить такого, разве только обезьяний вождь… На кого ты так пристально смотришь? На Оуна? Оун, подойди-ка сюда!
Оун:
Я твой слуга.
Ак:
Ты глупец, Оун!
Ок и Ан (в один голос):
Хо-хо! Оун — глупец!
Все племя:
Хо-хо! Оун — глупец!
Оун:
Почему я глупец?
Ак:
Разве ты не бубнишь нараспев какие-то непонятные слова? Ночью я слышал, как ты пел у пещеры странную песнь.
Оун:
Да, я пел. То были волшебные слова, они родились во мне ночью.
Ак:
Разве мужчина может родить? Почему ты не спишь, когда темно?
Оун:
Я плохо спал, я видел сны.
Ак:
Откуда у тебя сны? Ты же съел только свою долю мяса. Или ты убил в лесу оленя, но не принес его к священному камню?
Племя:
Слушайте, слушайте! Он убил в лесу оленя, но не принес мясо к священному камню.
Ак:
Помолчите, вы! (Обращаясь к Але.) Последи за тем, чтобы они молчали… Оун, ты убил оленя, а мясо припрятал?
Оун:
Нет. Ты знаешь, я не умею охотиться. Мне скучно торчать целый день на дереве с камнем и ждать, пока по тропе пройдет зверь. Те волшебные слова проснулись во мне, когда ночью не пришел покой.
Ак:
А почему к тебе не пришел покой?
Оун:
Потому что ты бил свою женщину, и она плакала.
Ак:
Да, она громко плакала. Раз ты все равно не спишь, отныне будешь ночью охранять пещеры. И вот, когда придет тигр Гарр и ты услышишь, как он рыщет среди камней, ты высечешь из кремня огонь, которого он боится. Гарр приходит к пещерам каждую ночь.
