Пол Келвер

— А она что, за принца вас принимала? — поинтересовался Миникин.

Мистер Клеппер тут же расхохотался, что было несколько бестактно. Я с ужасом смотрел на дядю Гуттона: глаза его медленно вылезали из орбит.

— За принца крови, кривой болван, она меня конечно же не принимала, — ответил дядя Гуттон, испепеляя взглядом невозмутимого Миникина. — Я, говорю ей, не принц. Ума у моей старухи поболее, чем у некоторых, и она великолепно понимала, что я так шучу. Райской жизни тебе не обещаю, могу предложить лишь себя. Бери меня, каким есть.

— И что же, взяла? — спросил Миникин, подбирая кусочком хлеба соус с тарелки.

— Как видите, сэр, — произнес дядя Гуттон так грозно, что все затрепетали. Однако Миникина пронять было нелегко. — А по-вашему, ей следовало бы мне отказать? Почему же, потрудитесь объяснить?

— Да что вы кипятитесь? — попытался успокоить его Миникин. — Бедная старушка ни в чем не виновата. У всех нас бывают моменты, когда деваться просто некуда.

Бедняга Клеппер опять захохотал. Дядя Гуттон начал медленно подниматься со стула. Но Джармэн и тут не растерялся.

— Внимание, внимание! — закричал он, забарабанив по столу ножом. — Слово предоставляется дяде Гуттону. Сейчас он произнесет тост. Просим!

К его просьбе присоединилась миссис Клеппер. Все захлопали.

— Что бы мне такое сказать? — задумался дядя Гуттон.

— Дорогой дядя Гуттон! Пожелайте молодым счастья, — подсказал Джармэн; находчивости ему было не занимать.

Польщенный дядя Гуттон уже и думать забыл про Миникина.

— Ну ладно, — сказал он, — раз вы считаете, что лучше меня никто не скажет…

Его слова нашли у гостей должный отклик. Мы все Вскочили в едином порыве, разбив пару бокалов и опрокинув соусник; какая-то несчастная дама чахоточного вида потеряла парик. Дядя Гуттон приосанился и приступил к делу. Лично я выпил бы за здоровье молодых куда с большим удовольствием, поручи судьба произносить тост кому-нибудь другому.

Начал он издалека, с весьма поучительной истории собственной жизни; затем совершенно неожиданно и безо всякой видимой причины перескочил на закон о прелюбодеянии, сурово карающий неверных супругов. Мамаша Селларс напомнила ему, что времени остается в обрез, и это несколько отрезвило дядю Гуттона; он весьма справедливо заметил, что собравшимся здесь судебное преследование не грозит, а посему статьи этого закона их, должно быть, мало интересуют (это было первое и единственное разумное его замечание). После этого он перешел к самой сути. Дядя Гуттон немало повидал на своем веку и в людях разбирался; именно ему мистер Клеппер обязан своим счастьем. Вокруг Розины вертелось много ухажеров, но дядя Гуттон объяснил, какой муж ей нужен: скромный, простой, трудолюбивый, здравомыслящий, без всяких там завихрений, и если сейчас она этого не понимает, то поймет позлее. Воплощением всех этих качеств является мистер Клеппер (мистеру Клепперу его шутка явно понравилась, и он весело захохотал). Есть, правда, у этого достойнейшего джентльмена один недостаток, а именно: дурацкая привычка смеяться тогда, когда смеяться нечему, но дядя Гуттон надеется, что семейные заботы и обязанности главы семейства отучат его хохотать по поводу и без повода. (Дальнейшие разглагольствования дяди Гуттона мистер Клеппер слушал с каменным лицом, что давалось ему с трудом). Был момент, чего уж греха таить, когда Розина чуть было не сваляла дурака — она готова была променять честного труженика на какого-то щелкопера. «Щелкопер» — это вовсе не ругательство, а род занятий, и дядя Гуттон никого не хочет обижать. Лично он не может понять, почему некоторые не довольствуются газетами, но раз уж есть на свете дураки, которые читают всякую чушь, написанную другими дураками, то пусть себе эти дураки пишут, дядя Гуттон им этого запретить не может, Он не называет имен; единственное, что он хочет сказать, — порядочной девушке щелкопер не пара, ей нужен человек простой, без заскоков.

Тут явился официант и объявил, что извозчик просит поторопиться, иначе поезд двенадцать двадцать пять от вокзала Чаринг-кросс уйдет без молодых. Дяде Гуттону пришлось скомкать выступление и наспех пожелать жениху и невесте жить в любви и согласии. Молодые стали прощаться. Женщины бросились их обнимать, а мужчины — жать руку. Оказалось, что забыли про рис, и официанта чуть ли не спустили с лестницы, велев достать рис где угодно. Однако возникли опасения, что риса он все же не достанет, и изобретательный Джармэн предложил вместо риса Остатки манного пудинга. Но невеста отклонила это предложение. Под вешалкой нашли ветхий шлепанец и решили, что это дар Судьбы. Братец Джордж подошел к окну, прицелился и с удивительной точностью метнул шлепанец на крышу кэба. Вернувшись, официант так и не смог его найти, что повергло его в полное недоумение.

Я проводил О'Келли и Синьору до Обелиска — они опять жили вместе, снимая квартирку в Ламбете. С О'Келли мы не виделись целых два года, с самого моего отъезда, и нам было о чем поговорить. Уже в третий раз О'Келли уходил из семьи, доказав полную непригодность быть мужем женщины, которую он продолжал называть «моя милая женушка».

— Но раз уж на то пошло, не лучше ли предложить ей развод? — посоветовал я. — Тогда вы с Синьорой поженитесь, и придет конец твоим терзаниям.

— Любой на моем месте так бы и поступил, но видишь ли, — в голосе его зазвучали почтительные нотки, хотя он, по-видимому, этого не замечал, — миссис О'Келли — женщина не обыкновенная. Милый мой Келвер, ты и представить себе не можешь, как она добра! Пару месяцев назад я получил от нее письмо; было это через несколько недель после нашей… э-э-э… размолвки. И что же ты думаешь? Ни слова упрека! Она готова прощать мои выходки не до семи, а до семидежды семи раз — так прямо и написала; для меня всегда открыты двери, в любой момент можно придти и покаяться.

В глазах О'Келли застыли слезы. — Прекрасной души человек, — заключил он, — Таких женщин мало.

— Одна на миллион, — радостно подхватила Синьора.

— А по-моему, это просто упрямство, — сказал я. О'Келли рассердился.

— Не смей говорить о ней гадости! Я тебя и слушать не стану! Разве тебе ее понять? Она все надеется, что я исправлюсь.

— Видишь ли, Келвер, — пояснила Синьора, — вся загвоздка в моей разнесчастной профессии, Я лишь мешаю моему любимому Вилли. Я бы с радостью стала зарабатывать себе на жизнь чем-нибудь другим — если бы могла. Но я ничего не умею делать. А его просто трясет, когда он видит мое имя на афишах.

— Мне бы хотелось, Вилли, — несколько укоризненно добавила Синьора, — чтобы ты был посдержанней.

— Дорогая моя, — стал оправдываться О'Келли, — если бы ты только знала, как на тебя смотрят мужчины, то не стала бы попрекать меня.

Я рассмеялся.

— А почему бы не проявить твердость, — посоветовал я Синьоре, — и не выставить молодца за дверь вместе с вещичками?

— Да надо бы, — согласилась Синьора. — Давно собираюсь, но стоит мне взглянуть на него — все на свете забываю. Слова дурного сказать ему не могу, а не мешало бы.

— Как это не можешь? — возразил О'Келли. — Ты, ангел мой, много что говоришь, только я не все слушаю.

— Я не нарочно, — стала оправдываться Синьора, — и ты это знаешь.

— И все же, по-моему, жаль, — сказал я, — что никто не объяснит миссис О'Келли, что нужно соглашаться на развод. Это будет очень добрым поступком.

— Кто знает? — возразила Синьора. — Если я когда-нибудь надоем тебе…

— Дорогая моя! — возмутился О'Келли.

— … то ты сможешь вернуться к ней, — продолжала Синьора. — Рано или поздно поймешь, как ты был с ней жесток. Я буду рада, Вилли, если ты вернешься к ней. Это добрая женщина, Вилли, и ты это знаешь.

— Она святая, — согласился Вилли.

У Обелиска я распрощался с ними и в полном одиночестве тронулся по направлению к Флит-стрит.

И еще с одним старым другом я возобновил знакомство — с Дэном. Он снимал квартиру в Темпле, и как-то вечером, недели через две после свадьбы леди Ортензии я заглянул к нему. Дэн поздоровался со мной так, будто мы только вчера расстались. Раз я к нему пришел — значит, он мне зачем-то понадобился. Сам же Дэн от своих друзей ничего не требовал. Он пожал мне руку, усадил в кресло и, став спиной к камину, принялся раскуривать трубку.