Буревестник

Так думал Адам вечером. Когда начало темнеть и волнение еще более усилилось, а завывание ветра и рев бури превзошли, казалось, все, что мог выдержать человеческий слух. Адам подполз к Емельяну и крикнул ему в ухо:

— Давайте спать по очереди! Вам начинать!

Емельян ответил кивком. Адам увидел его лихорадочно блестевшие в темноте глаза, пополз обратно на свое место, потом заглянул через борт. В лицо ему ударило холодным ветром, и соленая пена заполнила рот. За бортом ничего не было видно, кроме бушующего моря, да проносившихся над самой водой и, казалось, задевавших ее своим краем черных тяжелых туч — точь-в-точь, как тогда, давным-давно. Но это уже был не сон, а самая настоящая явь. Слишком уж было холодно, слишком сильно кружилась голова, слишком мучительны были броски и рывки, чтобы это могло быть сном. Да и вообще все было совсем по-другому, чем во сне. Емельян и Афанасие лежали у его ног, тесно прижавшись друг к другу, чтобы их меньше кидало и переворачивало с боку на бок, иногда опрокидывая вниз головой, а иногда чуть не ставя на ноги. Адам не спал и крепко держался за борта. Спать ему не хотелось.

Афанасие с Емельяном тяжело перекатывались у его ног. «Неужели спят?» — удивлялся Адам. Впрочем, он догадывался, что они находятся в том беспомощном состоянии полусна, при котором человек не может ни как следует отдохнуть, ни по-настоящему проснуться. У него тоже теперь голова невольно склонялась на грудь и отяжелевшие веки сами смыкались, но очередной рывок якорного каната встряхивал его и Адам просыпался. Раз, сквозь дрему, он почувствовал, как кто-то схватил его за ногу. Оказалось, что это Емельян, который подполз к нему в темноте и пытался что-то сказать, но разобрать, что именно, было трудно из-за рева бури.

— Что тебе, что? — закричал Адам.

Все, что он расслышал, были слова:

— … Мой гость… спи лучше ты…

Адам со смехом оттолкнул его ногой:

— Спи сам, а то вот как смажу тебя румпелем по башке, так сразу заснешь!

Емельян отполз назад. Адам остался на своем месте, на корме. Качка измучила его, от частых ударов о шпангоуты болело все тело. «Емельян наверно совсем обалдел, стукаясь головой о шпангоуты…» — подумал он, и ему стало смешно от этой мысли. Захотелось обнять Емельяна или подарить ему что-нибудь особенно ценное, но ничего такого у него, конечно, не было. Единственное, что он мог для него сделать, это охранять его сон…

Адам не отдавал себе отчета в том, что сам засыпает, и понял это лишь почувствовав, что кто-то хочет на него что-то надеть. Очнувшись, он опять увидел кругом себя бурлящие, фосфоресцирующие, скатывающиеся вниз белые гребни. Перед ним стояла чья-то высокая, темная фигура. Адам спросонья не мог разглядеть, кто это.

— Что такое? Что надо? — пробормотал он, протирая слипшиеся глава.

Это оказался Афанасие. «Он хочет меня привязать», — мелькнуло в голове у Адама.

— Надевай! — кричал Афанасие. — Надевай, что ли!

Что надевать? Адам нащупал жесткий, как дерево, пробковый пояс. Он не взял с собой пояса, а у каждого из рыбаков был свой.

— Не надо! — кричал он, не даваясь. — Чей это?

— Бери, говорят! — не сдавался Афанасие, пытаясь насильно надеть на него пояс своими большими, сильными руками.

Волна ударила о борт лодки и окатила их холодной пеной. Адам окончательно проснулся и вырвал у Афанасие пояс. Тот съежился на дне лодки, защищая голову руками. Адам одной рукой поднял пояс и накинул его на шею рыбаку. Афанасие не двигался. Тогда Адам толкнул его румпелем и заорал во все горло:

— Надень как следует!.. Бери черпак! Отливай воду!

Потом снова, согнувшись, уселся на прежнее место. Болело все тело, особенно бока; мысли растворялись в каком-то болезненном полузабытьи. — «Мозг, — подумал Адам засыпая, — в конце концов тоже, очевидно, тупеет от качки…»

Его разбудили чьи-то отчаянные, душераздирающие вопли — такие, каких он никогда раньше не слышал. Адам вскочил с бьющимся от ужаса сердцем. Пена ударила ему в лицо и в ту же минуту он снова услышал крик. Ночь была на исходе и между низко нависшими тучами и морем уже струился слабый свет. Вокруг них то показывались на высоких белых гребнях, то снова исчезали другие лодки. В двухстах саженях виднелась лодка Симиона Данилова. Она лежала наискось на огромном валу. Один из гребцов беспомощно махал в воздухе веслами, другой, на другом борту, глубоко зарыл свое весло в воду. Адам с минуту, не отрываясь, глядел на них, потом вдруг встряхнулся и толкнул ногой лежавших на мостках Емельяна и Афанасие:

— Берись за бабайки! У Симиона лопнул якорный канат!

Афанасие посмотрел на него с открытым ртом, ошалевшими от сна и усталости глазами. Емельян глянул на него в упор, словно спрашивая, что делать.

— Проходи вперед! — крикнул Адам.

Емельян прополз в носовую часть лодки и стал выбирать якорный канат. Адам еще раз толкнул Афанасие. Тот с неожиданной прытью вскочил на ноги, бледный, всклокоченный, мокрый, сел за весла и принялся грести, как полоумный.

— Легче! Нас и так ветром несет! — крикнул Адам, оглядываясь через плечо.

Лодка Симиона все еще лежала вдоль волны. Но в следующую минуту он уже догадался по лицу Емельяна о том, что произошло, и, стиснув челюсти, заставил себя больше не смотреть в ту сторону. Впрочем, он там уже ничего больше и не увидел бы.

Схватив весло, он принялся, как мог, управлять лодкой: нужно было заменить якорь, который держал ее носом против волны. Готово! Лодка, освободившись от якоря, стрелой понеслась вперед. «Куда ты, тоже хочешь попасть под гребень? Утопить нас хочешь?» — мысленно говорил лодке Адам, с яростью гребя и стараясь удержать ее против волны. Емельян, держа в руке облепленный илом якорь, делал отчаянные усилия, чтобы не свалиться за борт. Ветер гнал их с неимоверной скоростью.

— Навались, Афанасие!

Рыбак налег изо всех сил. Емельян, взяв вторую пару весел, тоже принялся грести. В нескольких саженях от них виднелось блестящее, черное, то и дело покрывавшееся пеной днище опрокинутой лодки. Кругом него плавали какие-то черные шары — головы рыбаков.

— Гребите, а то нас отнесет ветром! — хрипло кричал Адам.

Он был мертвенно бледен; глаза его горели; небритые щеки провалились; спецовка насквозь промокла. Емельян и Афанасие тоже были на себя не похожи.

Отчаянно работая веслами, они с трудом удерживали лодку на том месте, где опрокинулся Симион. Лопасти весел то и дело задевали в воде утопающих, которые орали от страха, не надеясь, что им помогут. В кипящей пене, как два черных шара, то появлялись, то исчезали их головы.

— Сюда, сюда! — кричал Адам, протягивая руку ближайшему. Это оказался Симион Данилов. С выпученными от ужаса глазами, он схватил эту руку, подтянулся, лег животом на край лодки и, не отпуская спасшей его руки, в упор посмотрел на Адама. Лицо Симиона исказилось ненавистью. Он оттолкнул руку Адама и снова погрузился в воду. Емельян нечаянно ударил его веслом по голове. Симион уцепился за это весло, потом за борт своими большими, толстыми пальцами и с неимоверным усилием, тяжело дыша, полез в лодку. Емельян накренил ее, чтобы ему было легче.

— Смотрите, не опрокиньте! — кричал Адам. — Вытаскивай второго!

Вторым оказался Ермолай, чуть не захлебнувшийся, несмотря на пробковый пояс, в непрестанно захлестывавшей его пене. Емельян схватил его за волосы и вытащил его за голову из пены. Когда грузного старшину, наконец, подняли в лодку, он уселся на банку, с величайшим удивлением посмотрел на своих спасителей и захохотал. Не видя в волнах третьего рыбака из опрокинувшейся лодки, Адам, Емельян, Афанасие принялись его звать. Но ответа не было — он потонул. Едва оправившись, Симион враждебно поглядел на Адама и, забившись, как зверь, в противоположный конец лодки, стал метать на него оттуда испуганные и злобные взгляды. Адам не обращал на него никакого внимания.

— Емельян, якорь! — крикнул он.

Емельян отдал якорь. Адам греб до тех пор, пока якорный канат не натянулся и не дернул лодку с такой силой, что Емельян едва удержался на ногах. Адам с замиранием сердца ждал, что будет дальше: выдержит канат или не выдержит? Рвануло еще раз, потом третий раз — выдержал! Только теперь нашлось время посмотреть в ту сторону, откуда их принесло ветром: лодки были так далеко, что их едва было видно.