Собрание сочинений. Том 4. Рикша-призрак. Сказки и легенды. Труды дня

— Наша репутация не такова, чтобы требовать объяснений. Будем благодарны и за то, что есть. Ведь не желаете же вы, чтобы консулы вспомнили о «Путеводном огоньке», «Шах-ин-Шахе» и «Аглае» в настоящую критическую минуту? Эти последние десять лет мы были не лучше пиратов. Теперь мы не хуже воров. Нам и за то надо быть благодарными, если нам удастся вернуться на наше судно.

— Ну, так делайте, что хотите, — сказал шкипер, — если есть хоть малейший шанс…

— Я не оставлю ничего, — сказал мистер Уардроп, — из того, что они могут осмелиться взять. Старайтесь мешать буксиру, нам нужно выиграть время.

Шкипер никогда не вмешивался в дела машинного отделения, и мистер Уардроп — художник в своем деле — принялся за составление страшного, грозного плана действий. Фоном его были мрачные, разъеденные стены машинного отделения, материалом — металлические детали, которым помогали деревянные брусья, болты и веревки. Военное судно тащило за собой судно угрюмо и злобно. Шедший за ним «Галнотис» гудел, как улей перед роением пчел. Его экипаж окружил переднюю часть машинного отделения такой массой совершенно ненужных деревянных брусьев и стоек, что оно приняло вид статуи в лесах, видеть которую не удавалось незаинтересованному взгляду. Для того чтобы не нарушать покоя не заинтересованных в деле людей, низко опущенные штык-болты стоек были небрежно обмотаны концами канатов, преднамеренно придававшими им разрушенный вид, грозивший опасностью. Потом мистер Уардроп вынул из задней части машинного отделения (как известно, не пострадавшей при общем крушении) целую груду разных вещей, причем уничтожил те из них, дубликаты которых было трудно найти. В то же время экипаж снял гайки с двух больших болтов, которые помогали удерживать машины на месте. Внезапно остановленная на ходу машина легко может сбросить гайки задерживающего болта, и такая случайность всегда покажется естественной.

Проходя по машинному отделению, мистер Уардроп поснимал много болтов и гаек, а остальные и куски старого железа разбросал по полу. Он забил хлопком трюмовые и питательные помпы. Потом набрал целый узел различных металлических предметов, взятых им из машин, — гаек, винтов и тому подобных вещей, тщательно смазанных салом, и удалился с ними под пол машинного отделения, где, тяжело дыша (так как был очень толст), стал пробираться вдоль днища парового котла и спрятал все это в сухом месте трюма. Каждый механик — особенно во враждебном порту — имеет право держать свои запасы, где угодно, а нижняя часть одной из стоек преграждала доступ в помещение, которое, кроме того, было заколочено стальными клиньями. В заключение он разобрал машину, положил поршень и шатун, тщательно смазанные, в самое неудобное для случайного посетителя место, взял три из восьми крагенов напорного блока, спрятал их туда, где мог найти только сам, наполнил водой паровые котлы, укрепил соскользнувшие крышки ларей с углем и на этом почил от трудов своих. Машинное отделение приняло вид кладбища.

Он пригласил шкипера посмотреть на законченную работу.

— Видали ли вы когда-нибудь подобную развалину? — с гордостью проговорил он. — Даже мне почти страшно ходить под этими подпорками. — Ну, как вы думаете, что они сделают с нами?

— Подождем — увидим, — сказал шкипер. — Достаточно и того, что будет худо.

Он не ошибался. Приятные дни путешествия на буксире окончились слишком скоро, несмотря на усилия «Галнотиса» затруднить ход, и мистер Уардроп был уже не полный фантазии художник, а один из двадцати семи арестантов в тюрьме, кишевшей насекомыми. Военное судно привело их в ближайший порт, а не в главную квартиру колонии. Когда мистер Уардроп увидел жалкую маленькую гавань с ободранными китайскими джонками, с единственным ветхим буксирным судном и лодочной мастерской, находившейся в ведении философски настроенного малайца и заменявшей собой адмиралтейство, он вздохнул и покачал головой.

— Я хорошо сделал, — сказал он. — Это обитель разрушителей и воров. Мы на самом краю света. Как вы думаете, узнают когда-нибудь о нас в Англии?

— Что-то непохоже, — сказал шкипер.

Их вывели на берег под сильной охраной и судили по обычаям страны хотя превосходным, но несколько устаревшим. Налицо был жемчуг, были его похитители, и тут же сидел маленький, но горячий губернатор. Он посоветовался с кем-то, и затем все пошло чрезвычайно быстро, потому что ему не хотелось держать на берегу голодный экипаж, а военное судно поднялось вверх по течению. Взмахом руки — росчерка пера не потребовалось — он приговорил виновных к отправлению в «блак-гангтану» — черную страну, — и рука закона удалила их с его глаз и от всяких сношений с белыми людьми. Их направили под пальмы, и черная страна поглотила весь экипаж «Гал нотиса».

Глубокий мир продолжал царить в Европе, Азии, Африке, Америке, Австралии и Полинезии.

Все произошло оттого, что открыли огонь. Им следовало бы помолчать, но когда несколько тысяч иностранцев становятся вне себя от радости, что судно под британским флагом было обстреляно в открытом море, эта новость быстро распространяется, а когда оказалось, что экипаж, похитивший жемчуг, не был допущен к своему консулу (консула не было на расстоянии нескольких миль от этого уединенного порта), то даже самая дружественная держава имела право задать вопросы. Великое сердце британского народа сильно билось от волнения при известиях об успехах известной лошади на скачках и не могло уделить ни одного удара на приключения в далеких странах, но где-то глубоко в корпусе государственного корабля есть какой-то механизм, более или менее пристально внимающий иностранным делам. Этот механизм пришел в движение, и никто так не поразился и не удивился этому так глубоко, как держава, захватившая «Галиотис». Держава эта объяснила, что контроль над колониальными губернаторами и находящимися вдали военными судами дело чрезвычайно трудное, и обещала примерно наказать и губернатора, и военное судно. Что касается экипажа «Галиотиса», который, по полученным донесениям, принужден был поступить на военную службу в тропических странах, то держава освободит его как можно скорее и принесет извинения, если это будет признано необходимым. Извинений не потребовалось. Когда одна нация извиняется перед другой, миллионы любителей, не имеющих ни малейшего отношения к делу, вмешиваются в распрю и только мешают. Было предъявлено требование отыскать экипаж, если он еще жив — восемь месяцев о нем не было ни слуху ни духу, — и дано обещание, что все будет забыто.

Маленький губернатор маленького порта был доволен собой. Двадцать семь белых людей составляли очень значительную силу, которую можно было бросить на войну без начала и конца — войну в джунглях, среди огороженных частоколом селений, вспыхивавшую и затухавшую в течение многих сырых, жарких лет в горах за сто миль. Он считал, что сослужил хорошую службу своей стране, и, если бы кто-нибудь купил несчастный «Галиотис», ошвартованный в гавани, под верандой его дома, чаша удовольствия была бы полна. Он смотрел на изящно посеребренные лампы, которые взял из кают судна, и думал, что многое еще могло бы пригодиться ему. Но его соотечественники в этом сыром климате не отличались догадливостью. Они заглядывали в безмолвное машинное отделение и качали головами. Даже военное судно не соглашалось отвести «Галиотис» выше по течению, в такое место, где, как думал губернатор, его можно было бы починить. Само по себе судно мало стоило, но ковры в его каютах были, несомненно, прекрасны, а жена губернатора одобряла и зеркала.

Три часа спустя телеграммы летали вокруг него, словно бомбы. Он и не знал, что приносится низшими орудиями власти в жертву высшим и что высшие не станут щадить его чувств. По словам телеграмм, он сильно превысил свою власть и не представил рапортов о событиях. Поэтому — тут он бросился в гамак — он должен доставить обратно экипаж «Галиотиса». Он должен послать за этими людьми и если это не удастся, то спрятать свое достоинство в карман и самому отправиться за ними. У него нет никакого права на то, чтобы заставлять похитителей жемчуга принимать участие в войне. Он ответит за это.