Лучшее за год 2005. Мистика, магический реализм, фэнтези

— А я часто делаю то, что не положено, — говорит он и добавляет, взглянув на расплющенную сигарету «Капстан», — как, впрочем, и все мы.

Оксли удивленно приподнимает брови.

Рот Бёрджесса-младшего непроизвольно открывается, он бросает косые взгляды сначала на Мередита, потом — на Оксли, затем — снова на Беллингса.

— Ты ведь наглый извращенец, не так ли, паренек? — говорит Мередит, приподняв сзади мантию и сделав шаг к Беллингсу.

— Наглый — возможно, — отвечает мальчик, — хотя, думаю, у меня есть на то причины.

Он чувствует, что сердце бьется где-то в виске… Странное ощущение, но не лишенное даже некоторой приятности.

— Но что до извращенца, то, что называется «bugger», то это слово можно применить ко мне только в том значении, в каком его использовали в тысяча семисотых годах, в смысле «дружок» или «пользователь», хотя пользователь — это скорее вы, не так ли, Мередит? — но никак не в смысле «еретик», как это было принято в тысяча триста сороковых, не «содомит» — как в тысяча пятьсот пятидесятых, и, уж совершенно точно, не в смысле «зверюга» — кажется, тоже середина тысяча пятисотых.

Все трое уставились на него. Мередит, правда, еще успевает искоса поглядывать то на одного из приятелей, то на другого. Он уже собирается что-то сказать, но мальчик еще не закончил:

— А кроме того, — продолжает он, — вы, помнится, назвали меня «дыркой», после чего продемонстрировали, для чего служат дырки… И эти ваши действия — в сочетании с вашими же весьма подробными пояснениями — доказывают, что извращенец-то как раз вы. — Мальчик делает торопливый вдох и пожимает плечами. — Можно быть либо гайкой, либо болтом, сэр. Быть и тем и другим сразу — невозможно.

Оксли хмурится:

— Уильям! О чем это он?

Мередит передергивает плечами. Он в бешенстве.

— Что ты хочешь всем этим сказать, парень? — спрашивает Оксли.

Беллингс смотрит на них широко раскрытыми глазами. Он переводит взгляд с одного старшего на другого, он успевает с каждым хотя бы на секунду встретиться глазами.

— С вашего позволения, сэр, думаю, мне не следует ничего больше говорить. Возможно, я и так сказал слишком много.

— Вот это точно, — отвечает Мередит и берет с подоконника свою трость. — И сейчас я поработаю над твоей задницей.

Оксли останавливает руку Мередита:

— Если то, что рассказывает этот парень, — правда, Уильям, ты уже над ней изрядно поработал.

Мередит растерянно смеется:

— И вы ему верите?

Он смотрит на Бёрджесса-младшего:

— Боб, неужели ты поверил ему? Этот маленький пе… паршивец пытается оклеветать меня. Ну, мало ему не будет!

— Уильям, — говорит Оксли, еще крепче сжимая руку Мередита, — опусти трость. — Мередит пытается стряхнуть руку Оксли, но безуспешно. — Я сказал, положи трость, Уильям! — Он поворачивается к Беллингсу, — Иди к себе, парень.

Мальчик кивает и уходит, тщательно обойдя троицу старших.

— Это не конец, Беллингс! — кричит Мередит. — Долго ждать тебе не придется.

(15) 9 сентября 1967 года

— Мама. — Он коротко кивает матери.

— Я рада, что ты приехал, Томас, — говорит она, поднося к носу крошечный носовой платочек, обшитый по краям розовым кружевом.

Он оглядывается на гроб:

— Я бы ни за что не пропустил этого.

Хелен дергает его за рукав куртки.

Мать хмурится:

— Я знаю, вы не очень-то ладили…

— Я примирился с ним, — говорит он, находит руку Хелен и сжимает ее в своей.

Его мать кивает и снова подносит платочек к носу:

— Я видела, — говорит она, кивая на покойного, — ты как будто что-то говорил ему, когда наклонялся над гробом?

Он отпускает руку Хелен и достает из кармана шляпную булавку, украшенную жемчужиной.

— Нет, я просто убедился, что он действительно мертв, — отвечает он, показывая булавку матери. — И очень сожалею, что у меня нет времени остаться и удостовериться, что его действительно закопают. И еще я сожалею, что обычай велит положить его в мягкую землю, а не закатать в асфальт, как он того заслуживает.

— Томас! Как ты можешь…

Он наклоняется к ней близко-близко, не обращая внимания на то, что Хелен изо всех сил тянет его за рукав:

— Ты ведь все знала, мама, правда?

Женщина в большой серой шляпе подходит довольно близко к ним, так что он вынужден заставить себя улыбнуться и обнять мать за плечи. Когда женщина, кивнув, отходит от них, полуприкрыв глаза, как бы понимая их горе, он шепчет матери на ухо:

— Ты ведь знала, что он со мной делал, правда? Ты знала, что он…

Ему хочется сказать: «трахал меня в зад»… ему хочется спросить у матери, известно ли ей, что, например, слово fuck, несмотря на удивительно частое употребление, можно отследить в языке только с начала XVI века, и то только благодаря Уильяму Данбару, францисканскому монаху и проповеднику, в то время как гораздо более молодое слово arse… Но вместо этого он говорит:

— Ты ведь знала, что он насиловал меня, правда? И ты позволяла ему это делать.

— Как ты можешь говорить такое…

Он поднимает руку, останавливая ее:

— Я ухожу, но я еще вернусь повидать тебя… Жаль только, что ты меня не увидишь… — Он подносит булавку совсем близко к ее лицу. — И в следующий раз, которого я жду не дождусь, я повторю свой эксперимент.

Он встает и смотрит на Хелен. Она глядит на него с невыразимой печалью. Опять на секунду повернувшись к матери, стиснувшей руки на груди, обтянутой черным платьем, он бросает: «Ну что ж, до свидания», слегка кивает и отворачивается.

— Нам, пожалуй, пора, — говорит он Хелен.

Уходя, он слышит, как мать кричит ему вслед:

— Том…

(16) 8 мая 2001 года

— …ас!

Хелен вынуждена напрягать голос, чтобы пробиться сквозь его горе. И ей это почти удается. Но его нервы слишком истощены, у него слезы наворачиваются, и вот он уже содрогается от рыданий.

— Томас, ради бога, я пока еще здесь, я никуда не ушла.

— Сколько… сколько еще осталось? — спрашивает он, заикаясь от плача.

— О, я еще побуду… еще немно…

— Сколько?

Губы ее собираются в горестную складку, она гладит его по щеке:

— Три месяца. Он сказал, может быть, и шесть, но лучше все-таки рассчитывать на три. — Она слегка пожала плечами. — Мне так жаль, милый!

— А может быть… Мы с кем-нибудь другим могли бы проконсульти… Мы поедем… мы поедем куда-нибудь… в Америку! Они смогут что-нибудь сделать…

— Все зашло слишком далеко, — говорит она тихим низким голосом. — Томми, нам придется быть храбрыми.

Он трясет головой, и слеза срывается со щеки и падает ей на колено.

— Я не могу, — говорит он. — Я не могу быть храбрым.

(17) 10 июня 2001 года

Дорогой Дневник!

Удивительно, но мне удалось немного поспать — каких-нибудь пару часов. Я проснулся внезапно, моя рука обнимала Хелен. Хелен теперь очень холодная, прямо как лед. Мне приснилась Няня — думаю, оттого я и проснулся. Во сне я пытался найти дорогу в свою спальню, которая таинственным образом куда-то подевалась. Няня спросила меня, почему я так настойчиво ищу спальню — устал? Я ответил, что хотел только отыскать свою жену. Ее зовут Хелен, — сказал я ей. Тогда Няня усмехнулась и покачала головой. Так ведь ее там больше нет, — ответила она. А где же она? — спросил я. И Няня указала на лестничную клетку, и я увидел еще один, лишний пролет лестницы. Я пошел по ней, поднимался и поднимался, и конца было не видно. Куда ведет эта лестница? — спросил я Няню. И она ответила мне, что в…

(18) 28 мая 2001 года

— Бедфордшир?

Он поправляет простыню у нее на груди и улыбается ей такой широкой улыбкой, на какую только способен сейчас.