Лучшее за год 2005. Мистика, магический реализм, фэнтези

(7) 6 июня 2001 года

Дорогой Дневник!

Сегодня заходил доктор и прописал Хелен морфий. Мне всегда казалось, что его назначают в виде инъекций, но он дал ей бутылочку с жидкостью, похожей на микстуру от кашля. Она приняла одну дозу в его присутствии, а вторую — на ночь, во время вечернего чая — пара ломтиков хлеба с джемом. Она не захотела, чтобы к ужину что-нибудь готовили. Кажется, ей немного лучше, я имею в виду настроение. А с легкими очень плохо. Как будто она дышит под водой. Доктор говорит, что легкие почти не наполняются. Еще он говорит, что удивлен, как это я справляюсь. Сестра Макмиллан спросила меня, нет ли родственников, которые могли бы помочь, — я знаю, она имела в виду детей. Я просто ответил, что никого нет. Она спросила еще, нет ли у нас конфликтов с соседями. Я ответил, что нет, и поинтересовался, почему она спрашивает об этом. Она только пожала плечами и ответила, что как-то слышала шум, когда мыла Хелен, а я ушел в магазин. Я свалил все на «эти старые дома».

(8) 10 июня 2001 года

— Как он разговаривал?

Грэм кладет трубку и пожимает плечами:

— Отстраненно.

Он садится на диван и смотрит прямо перед собой, в телевизор. В левом верхнем углу — знак «звук выключен», картинка — мужчина, сидящий за письменным столом, о чем-то спорит с женщиной, стоящей рядом. Эвелин хмурится, глядя на экран. Она нажимает на кнопку «выкл.» и спрашивает:

— Так как она?

— Все-таки очень странно, — говорит Грэм, все еще глядя на темный теперь экран… Какую-то частицу его сознания по-преж-нему занимает, все ли еще спорят мужчина и женщина и о чем, собственно, они спорят. — Он разговаривал очень спокойно. Он вообще держался спокойно с тех самых пор, как Хелен поставили диагноз, но не до такой степени.

— Он сказал, как она себя чувствует?

Грэм качает головой:

— Он сказал, что велел сестре Макмиллан больше не приходить к ним.

— Не приходить? Почему?

— И доктору тоже. Видимо, доктор старался навещать ее каждый день, следить за ее состоянием.

— Почему?

Грэм пожимает плечами:

— Почему бы и нет? Женщина умирает. Я думаю, со стороны доктора это простая вежливость…

— Да нет, я не про доктора… Том объяснил, почему он велел им больше не приходить?

— Он сказал… он сказал, что не хочет расстраивать ее еще больше всеми этими визитами.

Эвелин хмурится.

— Осталось недолго. Да, не думаю, чтобы долго.

— Да, — соглашается она, и в этом слове звучит беспомощность и… может быть, некоторый страх: ведь никто из нас не молодеет, вот что она думает.

— Уже половина десятого. Давай посмотрим «Вечерние новости».

— Угу. — Эвелин включает телевизор с пульта.

Тот мужчина все еще сидит за столом и теперь уже препирается с кем-то другим… на этот раз с мужчиной. Эвелин переключает каналы до тех пор, пока не появляется Джереми Паксман. Тогда она включает звук и кладет пульт на колени.

(9) 11 июня 2001 года

Дорогой Дневник!

Прошлой ночью я видел во сне Няню. Она навестила меня. Я шел из гостиной, а она — мне навстречу из кухни. Сначала мне показалось, что она на меня сердится, но нет, она улыбалась. Спросила меня, не надумал ли я попробовать подняться на деревянный холм, в Бедфордшир. Я сказал, что больше не умею туда взбираться, разучился с тех пор, как стал большим, и заплакал. Должно быть, я плакал по-настоящему, потому что наутро моя подушка оказалась влажной. Няня ответила мне: «Глупенький, любой может попасть в Бедфордшир, если очень захочет… только нужно быть готовым пройти долгий-долгий путь. А ты готов, Томас? — спросила она меня. — Ты хочешь попасть в Бедфордшир?» Помню, я во сне собирался попросить ее рассказать мне еще о Бедфордшире, но проснулся.

(10) 22 марта 1937 года

— Няня!

— Что, Томми?

— Расскажи мне о Бедфордшире.

Она втирает мазь с цинком и касторовым маслом в кровоподтеки на его попке.

— Сейчас, милый.

У нее голос какой-то растрескавшийся, как старые половицы на чердаке.

— У тебя все хорошо, Няня? — спрашивает он, очень стараясь, чтобы она по голосу не заметила его беспокойства.

— Просто немного устала, дорогой, — отвечает Няня. — Ну, вот! — она легонько шлепает его по попке, — теперь надевай пижаму и в кроватку.

Он так и делает, слегка морщась, когда садится на кровать.

— Все-таки я не понимаю, как это тебя опять угораздило споткнуться о Хаммерсмита.

Он смотрит на надувного крокодила и заговорщически расширяет глаза, как бы призывая того хранить молчание.

— Просто он вечно валяется на дороге.

— Валяется на дороге? Вряд ли он может быть препятствием для такого большого мальчика, как ты, — отвечает Няня.

Натянув одеяло до подбородка, мальчик просит:

— Расскажи мне еще раз про Бедфордшир, Няня. Ну пожалуйста!

— Хорошо. — Она садится на краешек его кровати и улыбается, глядя, как он поудобнее умащивается в постели. Он достает из-под подушки своего плюшевого мишку, прижимает его к себе и затихает в ожидании. — Бедфордшир — это такое волшебное место, — начинает она, — куда попадают все, когда засыпают. Это такое место, где все… правильно. — Она подчеркивает голосом слово «правильно», видит, как он сначала хмурится, а потом улыбается от этой мысли.

— А еще там мороженое растет на деревьях…

Он хихикает.

— А еще там все время светит солнце… даже ночью… и все играют в разные игры весь день напролет.

— И всю ночь напролет, — добавляет он, — если все время светит солнце.

— И всю ночь, — соглашается Няня. Потом она говорит: — Но главное — там никто никому не делает больно.

Глаза мальчика светятся пониманием. На какой-то краткий миг, встретившись взглядами, эти двое совершенно одинаковы… четырехлетний мальчик из Кенсингтона и двадцатисемилетняя старая дева из Масуэлл-Хилла, а ведь у них все разное: возраст, пол, язык. Маленькая ручка тянется из-под одеяла к руке Няни, и какую-то секунду или даже долю секунды ей кажется, что он сейчас погладит ее по руке и скажет, чтобы не волновалась за него… они с болью старые знакомые. Но эта мысль тут же лопается в ее сознании как мыльный пузырь.

А мальчик говорит:

— А он правда есть, Няня… Бедфордшир?

Она собирается с мыслями и кивает:

— Есть, мой дорогой… конечно, есть… но туда можно попасть, только если очень захочешь. Только когда устанешь, очень-очень сильно, по-настоящему устанешь.

Его глаза на мгновение закрываются, потом опять широко раскрываются. Она берет его руку и укладывает ее обратно под одеяло:

— Кажется, ты очень-очень устал, а?

Он кивает и крепче прижимает к себе медвежонка.

— А медвежонок тоже очень-очень устал?

Он заставляет медвежонка кивнуть головой.

— Ну тогда отправляйтесь-ка вы вдвоем…

— …в Бедфордшир! — договаривает он.

Она встает, наклоняется над ним, целует его в щеку… в теплую мягкую щеку, пахнущую тальком:

— В Бедфордшир!

(11) 8 июня 2001 года

— Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил. Я… долго, очень долго не исповедовался.

— Но вы пришли.

— Да, я пришел.

— Господу не так важно, когда именно его дети обращаются к нему, — важнее, что они в конце концов обращаются. Мы все время от времени сбиваемся с прямого пути. Конечно, хорошо бы не заблуждаться вовсе, но хорошо и вовремя вернуться на путь истинный, если заблуждался. Исповедуйтесь в своих грехах, сын мой.

— Считаются ли мысли грехом, святой отец?

— Если это нечистые мысли и если они приносят вред, то да. Это вредные мысли?

— Только для меня самого.