Элиас Портолу

Из дальнего конца больших хором Магдалина бросала на него взгляды; когда она временами опускала глаза, скрытые широкими веками и длинными ресницами, она становилась похожей на грустную, смиренную Мадонну.

Когда ужин был готов, дядюшка Берте позвал Элиаса.

— Я останусь здесь! — крикнул он в ответ. — Самая красивая из «семейства» Святого Франциска позвала меня к своему очагу.

— Нет, ты сейчас же вернешься к нам, как миленький! — разъярился дядюшка Портолу. — Никто тебя не приглашал, а если бы и пригласили, я бы тебе никогда не позволил… Если не придешь по-хорошему, дядюшка Портолу, твой отец, вставит тебя прийти по-плохому.

Элиас тотчас встал и подчинился отцу, но отказался есть и пить и обрывал тех, кто пытался с ним заговорить.

— Что же это ты не в духе? — приветливо спросила его Магдалина, когда ужин подходил уже к концу. — Это потому, что из-за нас тебе пришлось покинуть очаг приора? Ступай, возвращайся к ним, только не хмурься!

— А если я и в самом деле к ним пойду, — оборвал он ее, — тебе-то что за дело?

— Да мне все равно, — отвечала она и посуровела, затем повернулась к Пьетро, улыбнулась ему и больше никого не замечала.

Элиас вскочил с места и пошел прочь; но он не вернулся к очагу приора, а вышел наружу и уселся во дворе. Душа его пребывала в смутном, лихорадочном волнении; ему хотелось искусать себе в кровь кулаки, заорать, броситься на землю и разрыдаться. Но хотя он и опьянел от вина и страсти, тем не менее он не утратил способности соображать:

«Я в нее влюблен, это ясно; но почему же меня угораздило в нее влюбиться. Святой Франциск мой? Помоги, помоги мне! Я сошел с ума, Святой Франциск мой, я так несчастен!»

Из больших хором доносился до него гулко отдававшийся в теплой и чистой тиши ночи нестройный шум голосов, песни, крики, взрывы смеха. Элиас различал в этом шуме голос отца, слышал, как что-то насвистывает преподобный Поркедду, как смеется Магдалина, и от всего этого веселья ему на душе было грустно, он был безутешен, как дитя, которого бросили в диком ночном одиночестве вересковой пустоши.

Постепенно все угомонились, и на этот заснувший клан опустилась тишина. Элиас вернулся в большие хоромы и улегся рядом с Пьетро, на той же самой источавшей терпкий аромат охапке сена, что и его брат. Такими охапками сена было усыпано все помещение. Тлеющие угли кидали еще розовые блики на эту обширную безмолвную сцену, вырывая из темноты то женское лицо, то конское седло, то свернувшуюся клубочком у очага собаку, то висящее на стене ружье. Элиас никак не мог уснуть; и хотя Магдалина улеглась между тетушкой Аннеддой и дядюшкой Портолу, ему чудилось, что ее дыхание буквально пронизывает его насквозь, и он отчаянно ее желал, и одновременно старался побороть свое желание.

«Нет, не бойся, брат мой, — мысленно обращался он к Пьетро, — даже если она сама бросится мне в объятия, я ее все равно отвергну. Я не хочу ее — она твоя. Будь на твоем месте кто-нибудь другой, я бы на все пошел, лишь бы ее заполучить, даже если бы вновь пришлось вернуться в те места. Но она твоя, спи себе спокойно, брат мой! Я тоже женюсь, причем незамедлительно, как можно скорее. Вот возьму да и посватаюсь к Паске, дочери приора!

«Впрочем, — продолжал он размышлять, — какой же я болван! Зачем вообще нужно жениться, к чему помышлять о женщинах? Обходятся же как-то без них! Прожил ведь я три года и не одной женщины не видел! Хотя, может быть, поэтому не успел я вернуться, как втюрился в первую встречную. Впрочем, я совсем ополоумел! Пора и на боковую!»

Но сон никак к нему не шел, и Элиас все ворочался с боку на бок. Так он провел почти всю ночь, и проснулся поутру одним из первых. Из открытого оконца струился белесый свет, веяло влажной утренней свежестью. Еще заспанные, тетушка Аннедда и Магдалина готовили уже кофе. Элиас встал бледный как смерть, с взлохмаченными волосами и заложенным горлом.

— Доброе утро! — произнесла Магдалина и улыбнулась ему. — Взгляните, тетушка Аннедда, у вашего сына ни кровинки в лице. Дайте ему скорее кофе!

— Ты нездоров, сын мой?!

— Должно быть, простыл, — отвечал он хриплым голосом и прокашлялся. — Дайте мне пить! Где же наш кувшин?

Он нашел кувшин, схватил его и долго, жадно из него пил. Магдалина смотрела на него и смеялась.

— Что здесь смешного? — спросил он, оторвавшись наконец от кувшина. — Что я пью, едва продрав глаза? Просто я вчера хлебнул лишку. Вино ведь создано для настоящих мужчин.

— Это ты-то будешь настоящим мужчиной? — вмешался в разговор дядюшка Портолу, который уже успел хлебнуть с утра водки. — Ты размазня из свежего творога, на тебя какая-нибудь бабенка дунет вот так: «Фук!» — и тебя нет, ты размазан, уничтожен.

— Ну и ладно, — вспылил в ответ Элиас, — пусть какая-нибудь бабенка на меня дунет и меня не будет, пусть меня размажет, уничтожит, но оставьте вы меня все в покое!

— Что-то ты сегодня не в духе, — молвила Магдалина. — Может быть, из-за того, что я здесь?

— Именно так.

— Не дам! — вскричал дядюшка Портолу и раскинул руки. — Не дам обижать голубку, что приносит с собой радость везде, где только ступает ее нога! А мой сын, эта размазня с кошачьими глазами, еще смеет говорить, что именно она — причина его плохого настроения? Ступай, ступай, будь уж гак любезен, вон отсюда, чертов сын! Если ты не в духе, пойди перебесись на здоровье, но от тебя уж, конечно, дядюшке Портолу никогда не дождаться еще одной такой розы, как Магдалина, чтобы скрасить ему жизнь в доме.

Эти слова поразили Элиаса в самое сердце: он внезапно вспомнил, что через несколько недель Магдалина должна перебраться к ним в дом как жена Пьетро. О, как же ему суждено будет мучиться! Нет, он не сможет перенести этих страданий!

— Выпей кофе, сынок, — молвила тетушка Аннедда. — Съешь вот это печенье, прогони печаль; сейчас ведь праздник, да и Святому Франциску неугодно, когда мы хандрим.

— Но я весел, мамочка, весел, как беззаботная птаха. Эй! — крикнул он в сторону очага приора. — Добрый день, распрекрасная Паска!

После этого у очага Портолу ни в тот день, ни на следующий ровным счетом ничего интересного не произошло. Из Нуоро и из близлежащих местечек, особенно из Лула, прибыло накануне праздника много народу; по крутой горной тропе, сбегавшей вниз между яркими зарослями цветущего дрока, пробирались длинными рядами женщины, одетые так, что их фигуры производили несколько странное впечатление: голова казалась непомерно вытянутой из-за упрятанного под большим платком с бахромой кокошника; тяжелые юбки из грубого сукна были, наоборот, слишком короткими; длинные бусы четок были скреплены причудливыми серебряными украшениями.

Множество гостей явилось проведать и семейство Портолу; и Элиаса с Пьетро весь день наперебой зазывали к себе то те, то другие их молодые приятели, явившиеся на праздник из Нуоро. Все упились до того, что уже ничего не соображали; пели, плясали, галдели. Временами казалось, что Элиас явно не в себе; он, со своими русалочьими глазами, хохотал так, что лицо наливалось кровью, при этом он издавал от радости странные звуки, нечто вроде «уах!», «уах!», долгий, заливистый, гортанный крик, походивший на боевой клич какого-нибудь дикаря.

Магдалина вместе с тетушкой Аннеддой готовила еду, угощала гостей вином и кофе. По временам она поглядывала искоса на Элиаса и приговаривала:

— Вы только посмотрите, как развеселился ваш сын, тетушка Аннедда, как он раскраснелся! Как он смеется!

Тетушка Аннедда поглядывала на Элиаса, вздыхала, а сердце ее при этом обливалось кровью. Улучив момент, она зашла в храм помолиться:

— Святой Франциск, милый, милый мой Святой Франциск, избавь меня от этой напасти! Элиас, сынок мой, снова вступает на дурной путь: он стал пить, не бережет себя и совсем не похож на того, каким он был раньше. А ведь каким он казался хорошим, когда вернулся, какие надежды он подавал! Сжалься над нами, Святой Франциск, милый, славный Святой Франциск, верни его на праведный путь, обрати его помыслы к вере, убереги его от пороков, дурных приятелей, мирской суеты! Святой Франциск, братик мой, окажи мне эту милость!