Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны

По дороге до Кэмберленд-авеню Эрнест не сказал почти ни слова. Рейнбергер, а не Крис, заполнял сейчас его мысли. Печально, что Эрнест так тяжело воспринимает жизнь и вечно мучается из-за таких вещей, которые, по мнению мистера Бантинга, никак его не касаются. Вот хотя бы этот Рейнбергер — кто он такой? Гунн окаянный, и ничего больше.

Должно быть, Эрнест ничего не может с собой поделать; нужно быть снисходительным. Мистер Бантинг вздохнул. Он уже получил сегодня хороший урок от Тернера.

Все же, как-никак, сегодня Крис приехал в отпуск, и такое настроение никуда не годится. Придя домой, он приложил все усилия, чтобы разрядить атмосферу.

Крис и Джули были уже дома. Миссис Бантинг поставила ужин на поднос и поразила всех, заявив, что остальные ее дела могут и подождать. Это было неслыханной уступкой семейному торжеству. Мистер Бантинг с чрезвычайной галантностью и немалой суетой помог Эви снять пальто, с улыбкой заглядывая в зелено-карие глаза, которые с особой лаской лучились ему в ответ...

Потом Эрнест, стряхнув с себя, наконец, меланхолию и вспомнив совет жены, сыграл несколько веселых вещиц на рояле, не позабыв даже любимую отцом «Лилию лагуны», а мистер Бантинг со стаканом портвейна в руке громко подхватил мелодию, исполнив первое за многие годы соло в семейном кругу.

Беседа тоже была оживленной, уверенность и бодрость Криса всех успокоили. Действующая армия, как видно, не пугалась газетных заголовков. Она была готова к бою и жаждала померяться силами с врагом. О воздушном флоте Крис говорил мало, но то, что он сказал, произвело огромное впечатление на мистера Бантинга. Это звучало так просто и деловито.

— Я слышал, — сказал мистер Бантинг, внося и свою лепту оптимизма, — что бомбы, которые гунны сбрасывали в Скапа, помечены тридцать девятым годом. А наши бомбы, как говорят, тридцать второго года.

— Ты хочешь сказать, что они старые, папочка?

— Дело не в том, — и он объяснил им, в чем дело. Это совершенно ясно, хотя он сам тоже не сразу понял. У немцев, значит, мало бомб, раз они берут их прямо с завода. А мы напасли много, копили из года в год.

Это звучало отрадно — лишнее доказательство того, что англичане не такой уж медлительный народ, каким они иногда прикидываются. В те минуты, когда мистер Бантинг не осыпал насмешками правительство за его неповоротливость, он, усмехаясь про себя, думал, что тут, пожалуй, добрая половина притворства. Миссис Бантинг, со своей стороны, заметила, что было бы хорошо, если бы немцы совсем остались без бомб.

— А как на них помечают дату, папочка? — спросила Джули.

— Ставят штемпель, как на конвертах, — сказал Эрнест, и это замечание, хотя, быть может, и излишне саркастическое, все же показывало, что Эрнест снова стал самим собой.

Вечер закончился грандиозным ужином, причем на столе появились все любимые Крисом блюда, включавшие, по счастливой случайности, также все любимце кушанья самого мистера Бантинга. Несмотря на то, что от сверх-сытного ужина все немного отяжелели, мистер Бантинг настойчиво подливал в стаканы портвейн до тех пор, пока в бутылке не осталось ни капли. — О, виноградный сок! — сказал он. Омар Хайям! Наполним чаши!

Долго помнил мистер Бантинг этот вечер, полный дружеских бесед и веселого смеха, словно похищенный у омраченных тревогой дней. Это был почти единственный по старинке проведенный вечер, какой он мог припомнить, за исключением рождественских вечеров. Отрадная минута, подаренная войной.

Он поднялся в комнату Криса пожелать ему доброй ночи и увидел, что тот сидит на постели, подтянув колени к подбородку, и бесцеремонно курит трубку.

— Иди, садись сюда, — приветствовал его Крис, не догадываясь, повидимому, о совершаемом им преступлении. Он похлопал рукой по одеялу. — Бери табачку и закуривай.

Мистер Бантинг уселся на кровати, чувствуя себя не совсем в своей тарелке. Сам он, ввиду торжественного случая, готов был посмотреть сквозь пальцы на курение в спальне, но как быть, если запах дыма достигнет чувствительного носа миссис Бантинг? Вся вина падет на него, а не на Криса, его сейчас же несправедливо обвинят в том, что это он его совратил. Сознавая чудовищность всего происходящего, он взял табак из кисета Криса и набил трубку.

— Неплохой табачок, — заметил он. Даже не верится, что он сидит у Криса в спальне и курит его табак; три месяца назад это было бы просто невозможно. Удивительно, как война все меняет.

— Протяни ноги на стул и дай-ка мне поглядеть на тебя как следует. Ты себе представить не можешь, как мне хотелось попасть домой.

— Тебе нравится твоя служба, Крис?

— Еще бы! Это настоящая жизнь. Кстати... — и тут Крис сделал паузу и выколотил пепел из трубки прямо в фарфоровую вазочку на туалетном столе. — Если я сковырнусь, ты получишь извещение на магазин, а не сюда. Незачем пугать маму.

— Хорошо. Будем надеяться, что этого не случится.

— Да я сказал просто так, на всякий случай.

— Понимаю.

Они курили, беседовали, иногда молчали, и все это время мистер Бантинг с нежностью смотрел на сына. Только один Крис из всех детей унаследовал круглые щеки и серые глаза Бантингов. Эрнест и Джули были худощавы и темноволосы, очень впечатлительны, наделены живым воображением и склонны к различным фантазиям и причудам, о которых Крис никогда не помышлял. Он был так же далек от всяких психологизмов и прочих измов, как и его отец, но относился к ним более терпимо; у него были другие идеи, нежели у его отца, потому что он был моложе, но восприятие жизни у них было одинаковое. Остальные всегда с досадой слушали мистера Бантинга, а Крис принимал его слова без предубеждения и дружески поправлял его, как равный равного. Они всегда хорошо ладили, и в детские годы Криса отец был самым близким его другом: они вместе ходили на футбольные матчи, и отец являлся для мальчика непререкаемым авторитетом во всех вопросах. То были счастливейшие дни отцовства; и если эти дни миновали, когда Крис подрос, разве не могут они вернуться? Эта ночная беседа в его спальне и запретное курение, придававшее ей легкий оттенок приключения, укрепляли близость между ними. Когда-нибудь война кончится, и у него будет родственная душа, дружественный спутник его старости.

Но за этими мыслями таилась все время еще одна: он хотел выразить ее Крису и не решался, боясь, как бы не вышло глупо, и поэтому держал ее про себя до последней минуты, пока не поднялся, чтобы уйти. В конце концов молодежь всегда одинакова, все забывает. Дружеский совет помешать не может.

— Я заметил одну особенность в катастрофах с самолетами, — сказал он самым небрежным тоном. — Чаще всего, как мне кажется, они происходят оттого, что у летчика глохнет мотор. Ты будь с этим поосторожнее, Крис, когда летаешь. Не давай своему мотору заглохнуть. — Он посмотрел на Криса, и в его взгляде отразилась боязнь показаться смешным и другая, более глубокая тревога.

— Буду помнить об этом, папа. Я совсем не хочу сломать себе шею. Я ведь должен думать о Монике.

— Разумеется, — согласился мистер Бантинг. Тем не менее это причинило ему боль. — Спокойной ночи, Кристофер.

Мистер Бантинг тщательно выколотил трубку в фарфоровую вазочку. Скверная, неопрятная привычка. Мэри подняла бы отчаянный шум; он сам был поражен своей дерзостью. Но Крису, конечно, все простится.

Он отворил дверь и прислушался: миссис Бантинг спала крепким сном. Он на цыпочках вошел в спальню.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Такого чудесного лета, как это лето тысяча девятьсот сорокового года, мистер Бантинг положительно не мог припомнить. Поля вокруг Килворта расстилались за окном вагона такие зеленые и сочные, как никогда, и ветерок пробегал по ним легкой рябью. А живые изгороди в цвету! Лондон весь золотился от солнца, зеленые скверы на площадях были похожи на глубокие тенистые пруды, — они манили разомлевших от жары горожан оставить свои конторки и прилавки и снова стать детьми природы. Но мистер Бантинг бросал лишь рассеянный взгляд на всю эту красоту; она наполняла его сердце печалью, словно каждое дерево, каждый цветок, каждая щебечущая пичужка были только эхом, только отголоском близящегося к крушению мира.