Чешские юмористические повести

Потом обратился ко мне:

— Думаю, милая Гедвика, будет лучше всего, если ты уступишь. Ничего иного не остается. Ты молода и, я уверен, еще найдешь счастье, которого так заслуживаешь.

Затем он спросил жандарма:

— Что вы намерены предпринять, пан Явурек?

Протянув к нему обе руки, Рудольф воскликнул:

— Прошу вас отдать мне в жены вашу матушку!

— Милый Людвик,— взмолилась матушка,— позволь нам обвенчаться!

Людвик провел ладонью по лбу.

— Так будет лучше,— сказал он тихо.— Мы должны подумать о воспитании сирот, им необходим отец…

Жандарм и матушка в восторге бросились обнимать Людвика.

— Спасибо, милый Людвик! — воскликнула матушка.

— Спасибо, мой юный друг! — ликовал жандарм.

Людвик встал и торжественно произнес:

— Примите же мое благословение.

Ангелика и Рудольф опустились на колени, а Людвик продолжал:

— Благословляю ваш брачный союз. Живите в любви и согласии и будьте хорошими родителями нам, бедным сироткам.

Нареченные взволнованно обещали следовать его советам. Потом Людвик заговорил о супружеских обязанностях и дал счастливой паре немало добрых наставлений.

По его щекам текли слезы, я тоже чувствовала, как от слов Людвика мне становится легче. Наконец-то я обрела покой. Сердце мое перестало страдать, и я вместе со всеми радовалась, что отныне у нас снова будет папенька.

Людвик взглядом дал мне понять, что нам пора удалиться, и мы покинули молодых, дабы не мешать их счастливому уединению.

Вскоре Людвик уехал, ибо должен был вернуться к своим торговым делам. Прощаясь, он напомнил, чтобы я прилежно вела хозяйство и оберегала благополучие будущих молодоженов.

Я начала усердно готовиться к свадебному пиру.

После свадьбы время потекло мирно, без происшествий, ничто не нарушало нашего покоя. Правда, в городе брак матушки с Рудольфом вызвал множество пересудов. Люди недоумевали, как могла мать отбить у дочери жениха, и считали, что это не к добру. Но они ошибались. Насколько это зависело от меня, я старалась ничем не напоминать матушке и Рудольфу о прошлом, дабы не мешать их благополучию. Довольно скоро я утешилась. О боже, ведь мне едва исполнилось шестнадцать, в этом возрасте все легко забывается. Я даже была по-своему счастлива. У сироток снова появился папенька. Ради блага семьи я готова была на какую угодно жертву.

Рудольф очень скоро забыл, что некогда был моим возлюбленным и, волнуясь, ожидал меня в роще. Теперь он стал строгим и заботливым отцом. Оберегал мою девичью честь, настоятельно требовал, чтобы я посещала богослужения и встречалась только с высоконравственными людьми. После наступления сумерек мне запрещалось выходить из дому, а на прогулках меня всегда сопровождала матушка. Помню, однажды папенька устроил скандал, узнав, что я задержалась вечером в обществе одного молодого учителя, с которым мне было приятно разговаривать, потому что он был учтив и образован.

От гнева папенька даже покраснел, его закрученные усы угрожающе вздрагивали.

Он сердито бил кулаком по столу:

— Не потерплю прогулок со всякими молодчиками, не потерплю, чтобы ты где-то пропадала по вечерам! Молодой девушке это не к лицу! Я несу ответственность за поведение своих детей!

— Папенька прав,— вторила ему Ангелика.— Уж я-то знаю! Нынешние молодые люди чересчур легкомысленны. Беда девушке, если она поверит их словам! Потом не оберешься слез да вздохов — ан уж поздно!

Меж тем папенька ходил по комнате мрачный и разгневанный. Его взор задержался на книжке в красивом переплете, которая лежала на буфете.

— А это что такое? — спросил он, беря книгу в руки.

— «Вечерние песни» Витезслава Галека,— смущенно ответила я.

— Кто тебе дал эту книгу? — продолжал дознание Рудольф.

— Пан учитель дал мне ее почитать,— пробормотала я.

Папенька возмутился:

— Вот как! Стишки! Хорошенькое дело! Начинается со стишков, а кончается позором для всей семьи. О заблудшая дщерь!

— Папенька! — взмолилась я.

— Молчи! Не потерплю в своем доме новомодной поэзии! Эти писаки только баламутят народ, подстрекают против властей и церкви! Придется,— с ожесточением заключил папенька,— подвергнуть этого учителя домашнему обыску, посмотрим, не держит ли он запрещенной литературы… А ты,— обратился он ко мне,— отправляйся спать! Уж я позабочусь, чтобы никто в доме не нарушал дисциплину!

На другой день папенька велел мне идти к священнику. С бьющимся сердцем отправилась я в костел. Старенький аббат усадил меня на скамью и тихим голосом заговорил о масонах, внушающих народу свои вредные либеральные идеи, о бунтовщиках, которые не чтят ни императора, ни церкви.

— Как, например, во Франции,— говорил он,— где чернь, развращенная неверующими философами, осмелилась пролить королевскую кровь. Вот к чему это приводит! Мы не смеем прислушиваться к гласу разума или же к речам строптивых и дерзких людей, а должны следовать советам отцов и матерей наших и поучениям служителей церкви. Знаю я, что за птица сей учитель, тоже, поди, из свободомыслящих! Надо будет приглядеться к этому лжепророку. Ибо одна паршивая овца может испортить все стадо.

Он отпустил меня со множеством наставлений, снабдив книжками религиозного содержания, кои горячо советовал мне прочитать, дабы вознестись духом и укрепиться в вере.

Через несколько дней пана учителя вызвали в окружную управу и подвергли строгому допросу. После чего ему сделали внушение. С той поры я его не встречала, он был переведен в какую-то отдаленную горную деревушку.

Папенька Рудольф успокоился, ибо видел, что я все время провожу дома, занимаюсь хозяйством, а если читаю, то лишь календарь да полученные от аббата богоугодные книжки. Папенька стал ко мне благосклоннее, но по-прежнему внимательно за мной следил.

С момента нового замужества матушка Ангелика заметно переменилась. Куда только делся ее визгливый смех! Теперь она стала важной матроной и настолько сроднилась с супругом, что ничего, кроме его дел, не желала знать.

Она усердно изучала устав, а отдельные параграфы даже знала наизусть. Все, что касалось службы супруга, возбуждало в ней горячий интерес. Содержание циркуляров, приказов и инструкций, поступавших из вышестоящих инстанций, становилось ей известно прежде, чем Рудольфу.

Матушка Ангелика стала строга и подозрительна.

Она научилась видеть в людях лишь то, что те хотели бы скрыть от властей. С особой бдительностью следила она за приезжими, случайно посетившими наш городок. В любом из них ей виделся политический агент, прибывший с тайной миссией сеять смуту против начальства и возбуждать ненависть к императору. Жители городка сторонились матушки, опасаясь ее чересчур пытливого взора. Она преследовала безбожие, вольнодумные речи и моральную распущенность. Бывало, не одной парочке испортит свидание, полагая, что в голове у возлюбленных безнравственные намерения. Родителям давала советы, как воспитывать детей. Основывала богоугодные супружеские союзы и разлучала суженых, если почему-либо была против их брака. Весь город страдал от ее тирании. Постепенно она обрела большую власть, поскольку пользовалась поддержкой священнослужителей, да и местное начальство к ней прислушивалось. А потому всякий, даже негодуя в душе, ей покорялся.

Однажды Рудольф заболел и не смог пойти на службу. Ангелика с энтузиазмом взвалила бремя жандармских обязанностей на свои плечи: останавливала странствующих подмастерьев, внимательнейшим образом изучала их трудовые книжки, за короткий срок ее деятельности несколько подозрительных путников очутились в местной каталажке.

Вахмистр не мог нахвалиться, с каким рвением несла она службу.

— Жаль,— заметил он,— что вы женщина. Из вас получился бы великолепный жандарм! — И ставил ее в пример своим подчиненным.

Перемены в характере повлияли на внешний облик матушки. Лицо ее утратило приятную округлость и нежный румянец. Строгость, нравственные устои и набожность высушили ее некогда пышную фигуру. Женская краса была принесена в жертву общественным интересам.