Следы на песке

— Фейт…

Джейк сделал шаг к ней и протянул руку, чтобы обнять, но она предостерегающе сжала кулаки.

— С меня достаточно, Джейк. Ты видишь, я изменилась. В будущем я собираюсь жить так же, как вы все. Я буду думать только о себе и плевать на других. Я буду жить за чужой счет. Я буду защищать свои собственные интересы и придерживаться собственных принципов, не заботясь об ущербе, который это может причинить другим. — Она пристально посмотрела на брата. — Ты позволишь мне сделать это, Джейк? Или через полгода ты снова объявишься и попросишь в очередной раз вытащить тебя из тюрьмы? Ты и папа… — Она повысила голос. — Вы же не даете мне ничего спланировать!

Лицо Джейка выглядело усталым и посеревшим.

— Что ты хочешь услышать от меня, Фейт? Что я должен сказать тебе?

— Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое, — прошептала она. — Чтобы вы все оставили меня в покое. Я хочу иметь свою личную жизнь.

На мгновение Джейк замер, потом опустил голову.

— Тогда обещаю тебе, что никогда больше не побеспокою тебя.

Он поднял свой рюкзак и вышел. Фейт услышала его шаги по лестнице и хлопнувшую внизу дверь. Несъеденный ужин остался на столе. Бросив взгляд в окно, она увидела, что он перешел дорогу и быстро зашагал по улице. Она попыталась открыть оконную раму, но шпингалет заело. Она крикнула, но ее крик не мог быть услышан. А потом фигура Джейка растворилась в сумерках, и, впервые после разрыва с Гаем, Фейт расплакалась. Она плакала о Джейке, о Гае, о Поппи и обо всех, кого потеряла.

Он не винил сестру за то, что она выставила его. Он понимал, что ее обвинения справедливы.

Джейк шел на запад, в сторону Бат-роуд. В Илинге он продал ростовщику часы и авторучку — единственные оставшиеся у него ценные вещи. Почти все деньги он потратил на почтовый перевод, на остаток купил блок писчей бумаги и дешевые конверты. А потом поймал попутный автомобиль до Бристоля.

Ему потребовалось два дня, чтобы добраться от Бристоля до Корнуолла. Легковые машины и фургоны перевозили его с одного места на другое. Города сменились поселками, потом деревушками. Вдоль открытых всем ветрам дорог росли невысокие деревья. Последний участок пути пролегал вдоль побережья Корнуолла. День был ясным, и лишь изредка проплывали дымчатые облачка, ненадолго закрывая солнце. Джейк вспоминал другое, давнее путешествие, когда он ехал на велосипеде из Парижа на юг летом 1940 года. Те кошмарные дни ассоциировались с палящим зноем. Он был рад, что английское солнце не столь горячо и беспощадно. И на этот раз он никуда не спешил и не испытывал страха.

Он добрался до места в полдень. Если отойти немного от берега, то можно было сквозь деревья увидеть Хитервуд. Но Джейк не стал этого делать. Он стоял на вершине утеса, вспоминая день, когда вот так же смотрел на море. Тогда он понял, что страшен только первый шаг. Пройдя по тропинке вдоль обрыва, он подошел к тому месту, где скалы спускались вниз, образуя маленькую бухту. Ветерок был тихим, а море — бирюзово-голубым, совсем как Средиземное.

Джейк сел на камень. Волны лизали песок у его ног. Солнце грело руки и ноги. Было так приятно снять рюкзак и куртку. Некоторое время он просто сидел, глядя на море и предаваясь воспоминаниям, потом достал из рюкзака бумагу и конверты.

Первым делом он вложил извещение о почтовом переводе в конверт, адресованный Фейт. Затем надписал адрес на втором конверте и долго смотрел на чистый лист бумаги. Он не мог придумать, что написать. Что может он сказать отцу, с которым не разговаривал двенадцать лет? Его сознание все еще было затуманено, перегружено событиями недель, месяцев, лет. В конце концов он сложил лист бумаги, положил его в конверт и засунул конверты обратно в рюкзак. Солнце начало припекать, по шее потекли струйки пота. Джейк расшнуровал ботинки и стянул носки. Ноги были стерты до волдырей. Море поднималось, заползая в бухту, шурша по камням. Джейк обмакнул палец ноги в воду. Она была приятно прохладной. Он соскользнул с камня вниз и встал на мягкий песок. Вода ласкала пальцы и лодыжки.

Джейк закрыл глаза от наслаждения. Волны омывали волдыри и синяки, солнце грело спину. Сейчас он не хотел ничего больше. Он открыл глаза: перед ним расстилалось море, огромное пространство, холодное, синее, манящее. Это море соединяется с другими морями, за ним лежат неизведанные континенты. Джейк расстегнул рубашку, снял брюки и положил все это на верхушку камня, рядом с рюкзаком. Потом побрел вперед. Вода плескалась об икры, колени, бедра; наконец, он поплыл. Когда море обняло его, Джейку показалось, что он уплывает от прошлого, начиная все заново.

Вечером накануне коронации в дверь магазина постучали. Открыв, Фейт увидела полицейского и сразу поняла, что случилось что-то страшное. Поднявшись в ее крохотную гостиную, полисмен рассказал, что вещи Джейка — одежду и рюкзак — нашли брошенными на пляже в Корнуолле.

— Они обыскали все бухты и пляжи вдоль побережья, — объяснил констебль.

Фейт поняла, что речь идет о поисках выброшенного на берег тела. На следующий день она пошла к почтовому ящику, сжимая в руке письма к Дэвиду и Николь. Флаги и транспаранты на улицах словно глумились над ней. Дождь бил по мостовым, и ручейки воды текли ей за воротник.

Она не могла спать, не могла есть. В голове похоронным звоном звучали последние слова, которые она сказала Джейку. «Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое». Она поехала в Херонсмид. Ральф встретил ее на платформе. Бросившись к отцу, она уткнулась лицом в пыльные складки его пальто и расплакалась. Похлопав ее по спине, Ральф протянул ей потрепанный серый носовой платок и сказал:

— Не понимаю, чего ты ревешь. Я же сказал тебе по телефону — Джейк найдется.

Они пошли вдоль улицы.

— Напрасно ты с таким упорством твердишь, что он умер, — добавил Ральф. — Ты всегда была упрямой, Фейт. Джейк жив. Я ведь говорил тебе об этом.

Фейт покачала головой.

— Нет, папа. — Она так много плакала, что сейчас ее голос был лишен эмоций. — Джейк утонул. Так считает полиция. Они не знают, был ли это несчастный случай или самоубийство.

— Самоубийство? Что за чушь. С какой стати у Джейка могло возникнуть желание покончить с собой?

Потому что у него ничего не было, подумала Фейт. Не было ценностей, ради которых стоит жить.

— Нет, он не покончил с собой. — Голос Ральфа звучал вызывающе. — Я знаю, что это не так.

— Откуда ты знаешь, папа? — воскликнула она.

Надо было перейти дорогу, и Ральф потащил ее за собой, не обращая внимания на скрип тормозов и лужи. Когда они наконец добрались до противоположного тротуара, туфли Фейт промокли, а дыхание сбилось.

— Джейк написал мне письмо, — с торжеством сказал Ральф.

Полицейские, в поисках объяснений, показывали Фейт письмо Джейка. Конверт с адресом Ральфа и чистый лист бумаги внутри.

Из всех горестных осколков жизни брата, которые ей пришлось перебрать, это безмолвное письмо задело ее больше всего.

Фейт засунула руки в карманы. Облака рассеялись, оставив лишь кружево легкой дымки, через которую просачивались узкие лучи солнца. Если Ральф предпочитает верить, что Джейк жив и простил его, то кто она такая, чтобы лишать его этого утешения?

А Ральф продолжал на ходу читать ей лекцию:

— И как он мог утонуть? Он отличный пловец — я сам его учил.

— Да, папа.

— Прибавь шагу, Фейт, а то мы опоздаем на автобус.

— Да, папа, — повторила она и торопливо засеменила рядом с ним, сожалея о том, что надела туфли на высоком каблуке.

Ральф заставил ее перерыть весь чердак в поисках нотных листов, которые двадцать лет назад дал ему Феликс; Ральф потащил ее с собой на автобусе в Норфолк, в питомник за саженцами винограда, поскольку он хотел делать свое вино; Ральф настоял, чтобы она стояла рядом, когда он, высунувшись из окна, заряжал довоенный дробовик и стрелял наугад по крысам, воровавшим корм у кур. В конце недели, безумно усталая от суеты, которая всегда сопровождала ее поездки к отцу, Фейт, страстно желая тишины и покоя, отправилась на велосипеде вдоль побережья.