ЛЕСНОЙ ЗАМОК

Муж покачал головой:

— Нет. Ты и так уже превратилась в его рабыню. И, мне кажется, хорошо, что он уже начал курить. Может, со временем он пристрастится к табаку и из него все-таки получится настоящий мужик. — Тут Алоис рассмеялся, правда, этот смех почти сразу же перешел в кашель.

«Настоящий мужик с мокротой в легких», — подумала Клара.

Следует сказать, что Клара обзавелась собственной точкой зрения на многое. Долгие годы она считала, что безупречная жена не должна иметь собственного мнения. Однако с некоторых пор втайне прониклась неким неколебимым убеждением. Она пришла к выводу, что, во-первых, им необходим свой городской дом и, во-вторых, Алоис еще не готов пойти на такую покупку. Поэтому ей, пока суд да дело, предстояло пойти на компромисс, удовольствовавшись переездом на пустующий второй этаж ближайшей мукомольни. Это выйдет куда дешевле, чем жизнь на постоялом дворе, и обеспечит куда больший простор всей семье. К тому же у Анжелы появится своя комнатка. Пусть достанется девочке эта роскошь, которой судьба обошла в юности саму Клару. А позже, когда у них появится свой дом — неважно, в этом городе или в каком-нибудь другом, — можно будет надеяться на то, что Анжеле удастся выйти замуж за какого-нибудь молодого красавчика. А до поры до времени отдельная комната — это самое меньшее, чего она заслуживает. Потому что падчерица — девочка просто замечательная.

Так что Клара подчинилась решению Алоиса переселиться на мельницу. Работы здесь будет поначалу полно, но Анжела уже закончила школу и наверняка ей поможет. В начале зимы 1898 года они сняли второй этаж мукомольни и перебрались туда. Мельничное колесо вращалось на живой тяге — для этого владелец мукомольни, господин Зобель, держал четырех мулов. И как будто мало было вечного шума мельницы, здесь же, на задворках, вдобавок располагалась кузница, и хозяйничал в ней здоровенный дядька по фамилии Прайзингер. Жизнь на втором этаже означала вечную войну с копотью, но Клара вовсе не чувствовала себя несчастной. Анжела с одинаковой готовностью становилась для нее то исполнительной служанкой, то работящей младшей сестрой, то близкой подругой. И это оставляло Кларе достаточно свободного времени для того, чтобы заниматься маленькой Паулой.

Едва ли не с самого появления Паулы на свет не проходило и утра, чтобы Клара не шептала: «Какой ты у меня вырастешь красавицей!»

Но сейчас, когда малышке не исполнилось еще и двух лет, у нее проявились первые признаки умственной отсталости.

Алоис ничего не замечал. Ему нравилось качать Паулу на колене. Он заранее предвкушал тот миг, когда эта крошка превратится в первую красавицу городка. Ее свадьба непременно станет ярким событием.

Но однажды, побывав с девочкой у врача, Клара вернулась домой с дурной вестью: признаки умственной отсталости и впрямь налицо.

Этот диагноз не застиг Клару врасплох. Она и сама уже начала тревожиться. К двум годам Паула еще не научилась пользоваться ложкой: поднося ее ко рту, она все расплескивала, тогда как Эдмунд начал есть самостоятельно — и довольно аккуратно, — едва ему стукнул годик. А к двум он уже и одевался самостоятельно, и даже пробовал мыться. А Паула ничего этого не умела. Она преспокойно лежала, обкакавшись, и прижимала к груди свою единственную подружку — тряпичную куклу.

Задолго до того, как ему стукнуло два, Эдмунд знал, как называются руки и ноги и все пальцы — от большого до мизинца. Паула не произносила ни слова и только хихикала. Доктор предложил ей постоять на одной ножке, и она едва не упала на пол. Да еще посмотрела на врача пустыми глазами, когда тот спросил: «А что ты делаешь, когда устаешь?» «Спит она», — вмешалась Клара, но доктору это не понравилось: «Прошу вас, госпожа Гитлер, давайте обойдемся без подсказок!»

— Так что, — подытожила Клара в разговоре с Алоисом, — он назвал ее отсталым ребенком.

— Он сам не знает, что говорит!

— Нет, Алоис, он, похоже, прав! И Клара заплакала.

Алоис впал в тоску. Призвав на помощь навыки, при помощи которых в годы службы на таможне распознавал контрабандистов, он испытующе уставился на Паулу. И поневоле согласился с тем, что глазки у нее пустоваты.

В семье начался разброд. Стоило Алоису удалиться на прогулку, как Адольф принимался травить Эдмунда. Клара не могла этого вытерпеть. Она орала на Ади, после чего чувствовала себя виноватой. Истина заключалась в том, что Эдмунд стал светом в окошке для всего семейства. Прошло то время, когда он вечно ходил весь в соплях и в мокрых штанишках; теперь это был очаровательный четырехлетний мальчуган, подающий надежды, на взгляд Клары, самый настоящий маленький принц; и это превращение произошло с ним уже после того, как семья покинула Хафельд. Эдмунд стал красавчиком, особенно обаятельной была у него улыбка. Порой он строил гримаски — задумчивости, насмешки или ярости, — и Клара тогда от души смеялась. Он был хорошим мальчиком, но большим шалунишкой. Вот только Ади относился к нему крайне скверно. Завел привычку ставить подножку, едва заметив, что младший брат мчится по комнате во весь опор. Эдмунд, однако же, никогда не жаловался. Просто вставал и несся дальше, потом поворачивал и бежал в противоположную сторону.

Еще сильнее встревожилась бы Клара, стань ей известна тайная мечта Адольфа. А заключалась эта мечта в том, чтобы ударить Эдмунда со всей силы, однако обставить дело так, чтобы не понести за это никакого наказания. Алоис, Клара и Анжела без умолку твердили о том, какие у Эдмунда замечательно красивые голубые глаза. Но мои собственные глаза, решил Адольф, того же цвета, вот только голубизна их куда благородней. Кроме того, лицо Эдмунда выглядело несколько приплюснутым. Как хотелось Адольфу расплющить его по-настоящему, хотелось каждый раз, когда родители называли Эдмунда умничкой и прелестью!

Эдмунда к тому же вечно хвалили за то, как он заботится о младшей сестренке, тогда как Адольф первым во всем семействе почувствовал, что эта малышка непременно вырастет дурочкой. Он мог бы обратить на это внимание старших, но им было не до него: они наперебой расхваливали Эдмунда за хлопоты вокруг Паулы.

Клара даже радовалась тому, что этот большой потный дядька Прайзингер вечно орудует молотом у себя в кузнице, потому что Адольфу он понравился и мальчик проводил у него на задворках много времени. Пусть лучше торчит в кузнице, чем подкарауливает Эдмунда, чтобы в очередной раз сбить его наземь коварной подножкой.

В это время мне пришлось перебраться из Австрии в Швейцарию; целый месяц я был занят в Женеве, наблюдая за превращением одного мелкого уголовника в хладнокровного политического убийцу.

С оглядкой на число и разнообразие клиентов, оставленных мною в Линце и его окрестностях, мне пришлось наведываться туда неоднократно с тем, чтобы посмотреть, как идут у них дела, поэтому я практически не спускал глаз с происходящего на мельнице в Ламбахе, но рассказ об этом я продолжу не раньше, нежели вкратце остановлюсь на своем женевском задании. Тем читателям, кому наскучили подобные отступления, могу пообещать, что на сей раз их разлука с маленьким Ади не затянется дольше чем на главку-другую.

Более того, на немногих страницах, отклоняющихся от главной темы, мне придется цитировать Марка Твена, пусть он и не был никогда моим клиентом (да я бы и не осмелился искушать его!). В гипотетическом противоположном случае наш Маэстро, преклоняющийся перед великими писателями, безусловно, пожелал бы искусить его сам.

На самом же деле Марка Твена, как натуру чрезвычайно сложную, мы просто-напросто забраковали. А вот кое-кто из его хороших знакомых входил в число наших клиентов, так что я знаю о нем достаточно, чтобы с превеликим уважением отнестись к той горячности, с которой он написал о покушении на императрицу Елизавету, имевшем место 10 сентября 1898 года в Женеве. Выйдя замуж за Франца-Иосифа в 1854 году, она давным-давно прослыла первой красавицей в кругу королев Европы и непревзойденной ценительницей искусств. Например, ее любимым поэтом был Генрих Гейне. Экзотический шарм этой венценосной особы дополнялся и тем, что после двойного самоубийства ее любимого сына, Кронпринца Рудольфа, и его юной возлюбленной, семнадцатилетней баронессы фон Вечора, императрица носила вечный траур. В этой трагедии, разыгравшейся в январе 1889 года и широко известной теперь по кинофильму «Майерлинг», я сыграл немаловажную роль. Пожалуй, именно поэтому мне и поручили присматривать за Луиджи Лучени, как только в нем разглядели будущего убийцу.