Дьявольские повести

«Да здравствует король!»— воскликнули мы вполголоса, ввалившись в одиночку Детуша. Отбыв неделю заключения в Авранше, а потом несколько дней в Кутансе, где с ним дурно обращались, потому что враги хотели подавить в нем энергию голодом и взвести его на эшафот в состоянии постыдной слабости, Детуш, закованный в цепи, тем не менее спокойно восседал на каменном выступе стены, похожем на ларь.

Партизан и лоцман, он знал и переменчивость военного счастья, и непостоянство морских валов. Сегодня схвачен, завтра освобожден, послезавтра, быть может, снова взят — он свыкся с этой мыслью.

«Вот и прекрасно: еще поживем, — сказал он с чарующей улыбкой и добавил: — Освободите мне только руки, а уж дальше я вам помогу».

Он перекрутил цепи, приковывавшие его руки к стене, но последние были парализованы стальными браслетами, не дававшими пустить в ход мускулы, и сломать кандалы ему не удалось.

«Нет, шевалье, — возразил господин Жак, — перепиливать все это слишком долго, а времени у нас в обрез. Мы просто унесем вас вместе с оковами».

Как он сказал, так мы и сделали, барон де Фьердра. Трое наших взвалили шевалье на плечи и унесли, словно на щите.

Вместо Детуша мы швырнули на пол тюремщика, сохранив ему жизнь, но из осторожности заперев одиночку на два оборота ключа. Я трачу на описание всех этих действий больше времени, чем нам потребовалось, чтобы их совершить. Молния и та не прочерчивает свой зигзаг быстрее. Мы пересекли в обратном направлении все три по-прежнему безлюдных двора, но вот на улице нас опять поджидала опасность.

А ведь все шло лучше не надо. Детуш был с нами. Луна окончательно стала похожа на вытекший глаз. Она не освещала небо, а казалась там мутным пятном, и туман постепенно обволакивал предметы и нас чем-то вроде шелкового вуаля. Контуры домов таяли в дымке. Мы двинулись назад по пройденным уже улицам. По-прежнему — ни души! Небывалое, почти сказочное везение! Застывший во сне город казался заколдованным. Когда мы проходили по улице, где старушка выливала кувшин, она все еще стояла на том же месте, повторяя все то же движение. Из-за тумана мы с трудом различили ее, но она без остановки твердила свое боязливое и жалобное «Берегись, вода!». Уж не говорящая ли это статуя? И прервал ли ее бормотание звук, который мы внезапно услышали? В бескрайнем молчании города раздался ружейный выстрел.

«Зарядить карабины и быть начеку, господа!»— скомандовал господин Жак.

«И берегись пуль! — добавил Дефонтен. — Теперь это вам не „Берегись, вода!“».

Почти сразу же воздух завибрировал от нового выстрела, более оглушительно разорвавшего тишину.

«А вот это карабин Жюста Лебретона», — пояснил господин Жак, чье военное ухо отлично разбиралось в подобных звуках.

Не успел он договорить, как Жюст прыжком, словно тигр, очутился меж нами и крикнул своим звонким голосом:

«Прибавить шагу! Вон синие».

Так вот, господин де Фьердра, узнайте наконец, что произошло. Смельчак не изменил своему прозвищу: вместо того чтобы прикончить часового, Жюст, как военное чутье и подсказало господину Жаку, оттащил пленника живым под аркады тюрьмы. Уверенный в своей силе и любитель поиграть ею, он с презрительным великодушием не убил его, но так стиснул ему глотку своей сокрушительной ручищей, что тот лишился всякой возможности хотя бы застонать. Жюст держал его за горло все время, пока мы похищали Детуша. Из глубины темной арки он видел, как мы с шевалье вновь перебежали через двор, и, чтобы дать нам спокойно отойти, продолжал удерживать часового в прежнем положении, опасном для них обоих. Когда же он счел, что мы достаточно отдалились от тюрьмы и можем больше ничего не бояться, Жюст отпустил свою жертву в уверенности, что задушил ее. Действительно, то ли из хитрости, то ли от боли после долгого пребывания в таком ошейнике, как железная рука Жюста, бедняга рухнул к его ногам, и Лебретон ушел. Однако, видя это, верный долгу часовой вскочил, подобрал оружие и выстрелом поднял караул в ружье.

Жюст находился тогда в верхнем конце улицы Вздохов.

«Эх, — подумал он, — я дал маху, не добив каналью сразу, но он за это заплатит!»

Он вновь спустился по улице, с шестидесяти шагов, невзирая на туман, наповал уложил караульного, перезаряжавшего ружье, и припустил вдогонку за нами, чтобы предупредить нас.

Но огонь уже коснулся пороха. Со стороны квартала, который мы только что миновали, донеслись раскаты барабана. Мы ускорили шаг.

Позади, в начале одной из пройденных нами улиц, мы увидели отряд, который приняли за караул, как оно, вероятно, и было. Синие продвигались с осторожностью. «Кто идет?»—закричали они, приближаясь, но мы, за исключением двух человек, несущих Детуша, ответили им залпом из карабинов, достаточно отчетливо пояснившим противнику, что перед ним королевские егеря.

Синие тоже открыли огонь. Мы почуяли ветер от пуль, срикошетировавших о стены, но не задевших ни одного из наших. По вялости, с какой нас преследовали эти люди, мы сообразили, что они ждут подмоги от проснувшегося гарнизона; это дало нам известную фору, и, вероятно, нас спасло. Двигаясь почти что бегом, мы везде, где нам попадался уличный фонарь, гасили его выстрелом. В узких улицах, где отряд многочисленней нашего мог развернуться только очень узким фронтом, царила тьма. Это давало нам еще одно преимущество. Тех, кто нес Детуша, прикрывали девять остальных, которые с минутным интервалом останавливались и стреляли с полуоборота. Мы приближались к воротам, отделяющим город от предместья, — и в самое время. В центре Кутанса нарастал шум. Отчетливо слышались возгласы: «К оружью!» Город был на ногах. Наши преследователи настойчиво двигались вперед, останавливаясь только для перезаряжания ружей. Последний их залп по нас оказался роковым. Господин Жак, словно волчок, два раза повернулся вокруг себя и рухнул. Я была как раз рядом с ним.

«О, это его предчувствие!»— подумала я.

И мысль об Эме пронзила мне сердце.

«Он мертв?»—спросила я Лебретона, который подхватил его.

«Мертв или нет, — ответил Жюст, — а синим мы его не оставим: они отомстят нам, расстреляв его труп».

И своими геркулесовыми руками он взвалил тело на плечи тем, кто нес Детуша, который таким образом разделил с ним место на щите.

Через двадцать минут город, затопленный туманом и шумом, остался далеко позади, а мы с нашей двойной ношей очутились в чистом поле. Нас не догнали и не обошли, но это непременно случилось бы, не кончись предместье, вытянувшееся одной длинной улицей. В поле туман был еще гуще, чем в городе. За пределами предместья наши преследователи уже не смогли угадать, в каком направлении мы удаляемся. К тому же поля, кустарник, заросли, тропинки — все было хорошо знакомо нам, шуанам.

Ла Варенри, изучивший округу как свои пять пальцев, повел нас по пашне. Затем мы открыли в живых изгородях несколько проходов, заплетенных на скорую руку сухими ветками, и пошли дорогами, смахивавшими скорее на колеи. После примерно двухчасового марша мы спустились в лощину, где протекала речка, у берега которой была привязана большая лодка для перевозки того удобрения, что представляет собой смесь песка с илом и зовется в наших краях танг; суденышко тянут по бечевнику, проложенному вдоль реки по всей ее длине.

На эту лодку уложили Детуша и господина Жака те, кто их нес, и рядом с ней мы дождались рассвета, счастливые, что спасли одного, и леденея при мысли о потере другого. Когда к нам спустился день, мы сумели осмотреть рану господина Жака. Пуля угодила ему прямо в сердце. Мы похоронили у этой безымянной речки этого безвестного человека, о котором знали одно — он был героем! Прежде чем опустить покойного в могилу, которую мы вырыли охотничьими ножами, я срезала у него с запястья браслет, сплетенный Эме из своих волос, более светлых, чем золото: крови, покрывавшей его, предстояло стать для нее священной реликвией. Без священника, вдали от людей, мы воздали господину Жаку последнюю честь, какую солдаты властны воздать солдату, — салют из наших карабинов — и окурили траву, под которой он почил, столь привычным ему запахом пороха.