Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья

Женский голос напряженно крикнул:

– Сколько же, сколько убитых? Ей сердито ответили:

– Убитых нет!

– Вы скрываете! Они стреляли.

– Солдату из охраны руку прострелили, только и всего, – сказал кондуктор. Он все улыбался, его бритое солдатское лицо как будто таяло на огне свечи. – Я одного видел, – поезд остановился, я спрыгнул на путь, а он идет, в шляпе. Что такое? А он кричит: «Гаси фонарь, застрелю», и – бац в фонарь! Ну, тут я упал...

– Четверо? – проворчал Крэйтон над ухом Самгина. – Храбрые ребята.

А Самгин подумал:

«Какое презрение надобно иметь к людям, чтобы вчетвером нападать на целый поезд».

Он все время вспоминал Инокова, не думая о нем, а просто видя его рядом с Любашей, рядом с собою, в поле, когда развалилась казарма, рядом с Елизаветой Спивак.

«Писал стихи».

Он слышал, что кто-то шепчет:

– Обратите внимание: у господина в очках – револьвер.

Самгин, с невольной быстротой, бросил револьвер на диван, а шопот вызвал громкий ответ:

– Ну, что ж такое? Револьвер и у меня есть, да, наверное, и у многих. А вот что убитых нет, это подозрительно! Это, знаете...

– Да, странно...

– При наличии солдат...

– Солдат – не филин, он тоже ночью спит. А у них – бомба. Руки вверх, и – больше никаких. – уныло проговорил один из солдат.

– Все-таки надо было стрелять!

– Подняв руки вверх? Бросьте, господин. Мы по начальству отвечать будем, а вы нам – человек неизвестный.

– Он говорит верно, – сказал Крэйтон.

На Самгина эти голоса людей, невидимых во тьме, действовали, как тяжелое сновидение.

«Инокова, конечно, поймают...»

Он был недоволен собою, ему казалось, что он вел себя недостаточно мужественно и что Крэйтон заметил это.

«Иноков не мог бы причинить мне вреда», – упрекнул он себя. Но тут возник вопрос: «А что я мог бы сделать?»

И Самгин вошел в купе, решив не думать на эту тему, прислушиваясь к оживленной беседе в коридоре.

– В десять минут обработали!

– В семь.

– Вы считали?

– Солдат говорил дерзко, – это не подобает солдату. Я сам – военный.

– Кондуктор, – почему нет огня?

– Провода порваны, ваше благородие. Вошел Крэйтон, сел на диван и сказал, покачивая головою:

– Ваши соотечественники – фаталисты. Самгин промолчал, оправляя постель, – в коридоре бас высокого человека умиротворенно произнес:

– Что ж, господа: возблагодарим бога за то, что остались живы, здоровы...

– Скоро Уфа.

Зевнув, заговорил Крэйтон:

– Вы напрасно бросаете револьвер так. Автоматические револьверы требуют осторожности.

– Я бросил на мягкое, – сердито отозвался Самгин, лег и задумался о презрении некоторых людей ко всем остальным. Например – Иноков. Что ему право, мораль и все, чем живет большинство, что внушается человеку государством, культурой? «Классовое государство ремонтирует старый дом гнилым деревом», – вдруг вспомнил он слова Степана Кутузова. Это было неприятно вспомнить, так же как удачную фразу противника в гражданском процессе. В коридоре всё еще беседовали, бас внушительно доказывал:

– Вы же видите: Дума не в силах умиротворить страну. Нам нужна диктатура, надо, чтоб кто-нибудь из великих князей...

– Вы дайте нам маленьких, да умных!

– Господа! Все так переволновались, а мы мешаем спать.

– Очень умно сказано, – проворчал Крэйтон и закрыл купе.

Самгин уснул и был разбужен бешеными криками Крэйтона:

– Вы не имете права сдерживать меня, – кричал он, не только не заботясь о правильности языка, но даже как бы нарочно подчеркивая искажения слов; в двери купе стоял, точно врубленный, молодой жандарм и говорил:

– Не приказано.

– Но я должен давать несколько телеграмм – понимаете?

– Никого не приказано выпускать, – и обратился к Самгину: – Объясните им: поезд остановлен за семафором, вокзал – дальше.

– Вы слышите? Не позволяют давать телеграмм! Я – бежал, скочил, может быть, ломал ногу, они меня схватали, тащили здесь – заткнули дверь этим!

Размахивая шляпой, он указал ею на жандарма; лицо у него было серое, на висках выступил пот, челюсть тряслась и глаза, налитые кровью, гневно блестели. Он сидел на постели в неудобной позе, вытянув одну ногу, упираясь другою в пол, и рычал:

– Вы должны знать, когда вы арестуете! Это – дикость! Я – жалуюсь! Я протестую моему послу Петербург!

– Успокойтесь! – посоветовал Самгин. – Сейчас выясним – в чем дело?

Поглаживая ногу, Крэйтон замолчал, и тогда в вагоне стало подозрительно тихо. Самгин выглянул из-под руки жандарма в коридор: двери всех купе были закрыты, лишь из одной высунулась воинственная, ершистая голова с седыми усами; неприязненно взглянув на Самгина, голова исчезла.

«Чертовщина какая-то», – подумал Самгин и спросил жандарма: в чем дело?

– Проверка документов, – вежливо и тихо ответил жандарм. – Поезд был остановлен автоматическим тормозом из этого вагона. Сосед ваш думали, что уже вокзал, спрыгнули, ушибли ногу и – сердятся.

– Ногу я сломил! – вновь зарычал Крэйтон. – Это я тоже буду протестовать. Она была немножко сломлен, раньше года, но – это ничего!

Жандарм посторонился, его место заняли чернобородый офицер и судейский чиновник, горбоносый, в пенснэ, с костлявым ироническим лицом. Офицер потребовал документы. Крэйтон выхватил бумажник из бокового кармана пиджака, крякнул, скрипнул зубами и бросил документ на колени Самгина. Самгин – передал офицеру вместе со своим, а тот, прочитав, подал через плечо свое судейскому. Все это делалось молча, только Крэйтон, отирая платком пот с лица, ворчливо бормотал горячо шипящие английские слова. Самгин, предчувствуя, что в этом молчании нарастают какие-то серьезные неприятности для него, вздохнул и закурил папиросу. Судейский чиновник, прочитав документы, поморщился, пошептал что-то на ухо офицеру и затем сказал:

– Разрешите заявить, господа, наши искренние извинения за причиняемое вам беспокойство...

Крэйтон, махнув на него шляпой, зарычал сквозь зубы:

– О, нет! Это меня не... удовлетворяет. Я – сломал ногу. Это будет материальный убиток, да! И я не уйду здесь. Я требую доктора... – Офицер подвинулся к нему и стал успокаивать, а судейский спросил Самгина, не заметил ли он в вагоне человека, который внешне отличался бы чем-нибудь от пассажира первого класса?

– Нет, – сказал Самгин.

– И ночью, перед тем, как поезд остановился между станциями, не слышали шума около вашей двери?

– Я – проснулся, когда поезд уже стоял, – ответил Самгин, а Крэйтон закричал:

– Я – тоже спал, да! Я был здоровый человек и хорошо спал. Теперь вы сделали, что я буду плохо спать. Я требую доктора.

Офицер очень любезно сказал ему, что сейчас поезд подойдет к вокзалу.

– И железнодорожный врач – к вашим услугам.

– О, благодарю! Но предпочел бы, чтоб в его услугах нуждались вы. Здесь есть наш консул? Вы не знаете? Но вы, надеюсь, знаете, что везде есть англичане. Я хочу, чтоб позвали англичанина. Я тут не уйду.

Судейский продолжал ставить перед Самгиным какие-то пустые вопросы, потом тихонько попросил его:

– Вы успокойте вашего соседа, а то он своей истерикой вызовет внимание публики, едва ли приятное для него и для вас.

Самгин хотел сказать, что не нуждается в заботах о нем, но – молча кивнул головой. Чиновник и офицер ушли в другое купе, и это несколько успокоило Крэйтона, он вытянулся, закрыл глаза и, должно быть, крепко сжал зубы, – на скулах вздулись желваки, неприятно изменив его лицо.

Через несколько минут поезд подошел к вокзалу, явился старенький доктор, разрезал ботинок Крэйтона, нашел сложный перелом кости и утешил его, сказав, что знает в городе двух англичан: инженера и скупщика шерсти. Крэйтон вынул блокнот, написал две записки и попросил немедленно доставить их соотечественникам. Пришли санитары, перенесли его в приемный покой на вокзале, и там он, брезгливо осматриваясь, с явным отвращением нюхая странно теплый, густой воздух, сказал Самгину: