Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья

Мягко пожав руку Самгина, он походкой очень усталого человека пошел в прихожую, бережно натянул пальто, внимательно осмотрел шапку и, надев ее, сказал глухо:

– Время-то какое подлое, а? Следите за литературой? Какова? Погром вековых традиций...

И повернулся к Самгину широкой, но сутулой спиною человека, который живет, согнув себя над книгами. Именно так подумал о нем Самгин, открывая вентиляторы в окне и в печке.

«Ослепленный книжник. Не фарисей, но – наивнейший книжник. Что же я буду делать?»

Самгин был уверен, что этот скандал не ускользнет от внимания газет. Было бы крайне неприятно, если б его имя оказалось припутанным. А этот Миша – существо удивительно неудобное. Сообразив, что Миша, наверное, уже дома, он послал за ним дворника. Юноша пришел немедля и остановился у двери, держа забинтованную голову как-то особенно неподвижно, деревянно. Неуклонно прямой взгляд его одинокого глаза сегодня был особенно неприятен.

– Проходите. Садитесь, – сказал Самгин не очень любезно. – Ну-с, – у меня был Самойлов и познакомил с вашими приключениями... с вашими похождениями. Но мне нужно подробно знать, что делалось в этом кружке. Кто эти мальчики?

Миша осторожно кашлянул, поморщился и заговорил не волнуясь, как бы читая документ:

– Собирались в доме ювелира Марковича, у его сына, Льва, – сам Маркович – за границей. Гасили огонь и в темноте читали... бесстыдные стихи, при огне их нельзя было бы читать. Сидели парами на широкой тахте и на кушетке, целовались. Потом, когда зажигалась лампа, – оказывалось, что некоторые девицы почти раздеты. Не все – мальчики, Марковичу – лет двадцать, Пермякову – тоже так...

– Пермяков – сын владельца гастрономического магазина? – спросил Самгин.

– Да, – сказал Миша, продолжая называть фамилии.

Было очень неприятно узнать, что в этой истории замешан сын клиента.

Самгин нервно закурил папиросу и подумал:

«Если этого юношу когда-нибудь арестуют, – он будет отвечать жандарму с такой же точностью».

– Сколько раз были вы там? – спросил он.

– Три.

– Вас эти забавы не увлекали?

– Нет.

– Будто бы?

– Нет. Я говорю правду.

Самгин, испытывая не очень приятное чувство, согласился: «Да, не лжет». И спросил:

– Ведь это – кружок тайный? Что же, вас познакомили сразу со всеми, поименно?

– Пермякова и Марковича я знал по магазинам, когда еще служил у Марины Петровны; гимназистки Китаева и Воронова учили меня, одна – алгебре, другая – истории: они вошли в кружок одновременно со мной, они и меня пригласили, потому что боялись. Они были там два раза и не раздевались, Китаева даже ударила Марковича по лицу и ногой в грудь, когда он стоял на коленях перед нею.

Ровный голос, твердый тон и этот непреклонно прямой глаз раздражали Самгина, – не стерпев, он сказал:

– Вы отвечаете мне, как... судебному следователю. Держитесь проще!

– Я всегда так говорю, – удивленно ответил Миша. «Он – прав», – согласился Самгин, но раздражение росло, даже зубы заныли.

Очень неловко было говорить с этим мальчиком. И не хотелось спрашивать его. Но все же Самгин спросил:

– Кто вас бил?

– Пермяков и еще двое взрослых, незнакомых, не из кружка. Пермяков – самый грубый и... грязный. Он им говорил: «Бейте насмерть!»

– Ну, я думаю, вы преувеличиваете, – сказал Самгин, зажигая папиросу. Миша твердо ответил:

– Нет, Китаева тоже слышала, – это было у ворот дома, где она квартирует, она стояла за воротами. Очень испугалась...

– Почему вы не рассказали все это вашему учителю? – вспомнил Самгин.

– Не успел.

Миша ответил не сразу, и его щека немножко покраснела, – Самгин подумал:

«Кажется – врет».

Но Миша тотчас же добавил:

– Василий Николаевич очень... строго понимает все... «Вот как?» – подумал Самгин, чувствуя что-то новое в словах юноши- – Что же вы – намерены привлечь Пермякова к суду, да?

– Нет! – быстро и тревожно воскликнул Миша. – Я только хотел рассказать вам, чтоб вы не подумали что-нибудь... другое. Я очень прошу вас не говорить никому об этом! С Пермяковым я сам... – Глаз его покраснел и как-то странно округлился, выкатился, – торопливо и настойчиво он продолжал: – Если это разнесется – Китаеву и Воронову исключат из гимназии, а они обе – очень бедные, Воронова – дочь машиниста водокачки, а Китаева – портнихи, очень хорошей женщины! Обе – в седьмом классе. И там есть еще реалист, еврей, он тоже случайно попал. Клим Иванович, – я вас очень прошу..,

– Понимаю, – сказал Самгин, облегченно вздохнув. – Вы совершенно правильно рассуждаете, и... это делает вам честь, да! Девиц нельзя компрометировать, портить им карьеру. Вы пострадали, но...

Не найдя, как удобнее закончить эту фразу, Самгин пожал плечами, улыбнулся и встал:

– Ну, идите, отдыхайте, лечитесь. Вам, наверное, нужны деньги? Могу предложить за месяц – за два вперед.

– Благодарю вас, – за месяц, – сказал Миша, осторожно наклоняя голову.

Самгин первый раз пожал ему руку, – рука оказалась горячей и жесткой.

Проводив его, Самгин постоял у двери в прихожую, определяя впечатление, очень довольный тем, что эта пошлая история разрешилась так просто.

«Юноша оказался... неглупым! Осторожен. Приятная ошибка. Надобно помочь ему, пусть учится. Будет скромным, исполнительным чиновником, учителем или чем-нибудь в этом роде. В тридцать – тридцать пять лет женится, расчетливо наплодит людей, не больше тройки. И до смерти будет служить, безропотно, как Анфимьевна...»

Насвистывая тихонько арию жреца из «Лакмэ», он сел к столу, развернул очередное «дело о взыскании», но, прикрыв глаза, погрузился в поток воспоминаний о своем пестром прошлом. Воспоминания развивались, как бы истекая из слов: «Чем я провинился пред собою, за что наказываю себя»?

Было немножко грустно, и снова ощущалось то ласковое отношение к себе, которое испытал он после беседы о Безбедове с Мариной.

Через день, сидя у Марины, он рассказывал ей о Мише. Он застал ее озабоченной чем-то, но, когда сказал, что юноша готовится к экзамену зрелости, она удивленно и протяжно воскликнула:

– Ах, тихоня! Вот шельма хитрая! А я подозревала за ним другое. Самойлов учит? Василий Николаевич – замечательное лицо! – тепло сказала она. – Всю жизнь – по тюрьмам, ссылкам, под надзором полиции, вообще – подвижник. Супруг мой очень уважал его и шутя звал фабрикантом революционеров. Меня он недолюбливал и после смерти супруга перестал посещать. Сын протопопа, дядя у него – викарный...

«Почему фабрикант революционеров вызывает ее симпатию?» – спросил себя Самгин, а вслух сказал, улыбаясь:

– Ты очень умеешь быть объективной. Марина промолчала, занося что-то карандашом в маленькую записную книжку. Рассказ Самгина о кружке Пермякова не заинтересовал ее, – послушав, она равнодушно сказала:

– Нечто похожее было в Петербурге в девятьсот третьем году, кажется. Да и об этом, здешнем, я что-то слышала от Лидии.

И тихонько засмеялась, говоря:

– Вот ей бы пристало заняться такими забавами, а то зря возится с «взыскующими града»: жулики и пакостники они у нее. Одна сестра оказалась экономкой из дома терпимости и ходила на собрания, чтобы с девицами знакомиться. Ну, до свидания, запираю лавочку!

Самгин ушел, удовлетворенный ее равнодушием к истории с кружком Пермякова. Эти маленькие волнения ненадолго и неглубоко волновали его; поток, в котором он плыл, становился все уже, но – спокойнее, события принимали все более однообразный характер, действительность устала поражать неожиданностями, становилась менее трагичной, туземная жизнь текла так ровно, как будто ничто и никогда не возмущало ее.

Весной снова явился Лионель Крэйтон; оказалось, что он был не в Сибири, а в Закавказье.

– Очень богатый край, но – в нем нет хозяина, – уверенно ответил он на вопрос Клима: понравилось ли ему Закавказье? И спросил: – Вы – были там?

– Нет, – сказал Самгин.

– Я думаю, это – очень по-русски, – зубасто улыбнулся Крэйтон. – Мы, британцы, хорошо знаем, где живем и чего хотим. Это отличает нас от всех европейцев. Вот почему у нас возможен Кромвель, но не было и никогда не будет Наполеона, вашего царя Петра и вообще людей, которые берут нацию за горло и заставляют ее делать шумные глупости.