Буревестник

— Что мне с тобой делать! Так бы и зацеловал!

Он с такой силой прижал ее к себе, что она вскрикнула от боли. Но ему и этого было мало: он не знал еще, что даже самое острое наслаждение не могло дать ему полного удовлетворения, совершенно так же, как морская вода не может утолить жажды.

XLIV

Спиру Василиу вот уже две ночи, как не смыкал глаз. Заснуть не было никакой возможности. Стоило ему лечь, как что-то сейчас же заставляло его вскакивать и, сидя в кровати, он с величайшим напряжением ждал, чтобы остановившееся, как ему казалось, время сдвинулось с мертвой точки. Но время, как нарочно, остановилось. Ничего не происходило. Стоявший у его изголовья жестяной будильник двигался, по его мнению, с черепашьей медлительностью и звонил слишком редко. С улицы — Спиру жил в ближайшем соседстве с портом — доносился не прекращавшийся грохот лебедок, лязг металла и, иногда, продолжительный рев сирены. Скоро, скоро он услышит эти звуки в другом, заграничном, далеком отсюда порту. Вначале, конечно, придется довольствоваться, как здесь, скромной комнатой, но в этой комнате начнется для него новая жизнь, которая утолит его жажду богатства, власти и удовольствий, сделает участником выгоднейших комбинаций, так что у него будет все больше денег, все больше женщин. В будущем он, разумеется, не удовольствуется Анджеликой. Но на первых порах — в Истамбуле или Измире — будет очень приятно иметь ее в своем распоряжении. В их комнате будет пахнуть так же, как теперь в ее спальне.

Спиру сидел, уставившись на некрашенный пол, волнуясь и сгорая от нетерпения, в ожидании близкого счастья. На полу солнце нарисовало яркий прямоугольник. Глядя на него, Спиру заметил, что по мере того, как день клонился к вечеру, прямоугольник перемещался все дальше влево, потом удлинился и стал оранжевым. Наконец вся комната озарилась багровым заревом заката.

Настала третья ночь. Спиру уже несколько раз зажигал спички и смотрел на будильник; проверить — двигаются ли стрелки. Но всякий раз, поднося его к уху, убеждался, что часы тикают. Он старательно заводил будильник до отказа, боясь, что механизм вдруг остановится и он опоздает на свидание. Идти заранее было нельзя; это могло привлечь внимание и тогда малейшая неосторожность могла погубить все. Нет! Он будет в назначенном месте ровно в одиннадцать. Свет включать не следовало, чтобы не зашел кто-нибудь из знакомых, решив, что он дома и не спит… В темноте мерно и редко тикал будильник.

Чтобы как-нибудь не задержаться, Спиру заранее оделся и обулся и стал ждать условленного часа, ощущая внутри себя холодную пустоту.

Он долго сидел в полном оцепенении, потеряв счет времени, потом вздрогнул, охваченный ужасом — неужто опоздал? — и с отчаянно бьющимся сердцем чиркнул спичкой. Спичка сломалась в его дрожащих пальцах и упала на пол. Спиру потушил ее ногой и зажег другую, но и эта сломалась. При свете третьей спички он, наконец, увидал циферблат; часы показывали без десяти одиннадцать. Спиру, как сумасшедший, бросился на улицу, захлопнув за собой дверь и не заметив от волнения, что она осталась незапертой. Он опустил голову, засунул руки в карманы и заторопился в порт. Существовала, конечно, опасность встретить кого-нибудь из знакомых, но нельзя было терять ни минуты. Тяжело дыша, словно ему не хватало воздуха, Спиру почти бежал по улице, в конце которой виднелось блестевшее в лунном свете море. Улица была совершенно безлюдной. Он быстро спустился в порт. При нем, как всегда, был пропуск. Его сейчас же пропустили. Ему захотелось спросить у милиционеров, проходили ли здесь Зарифу с Анджеликой, но потом самому стало смешно, что ему в голову могла придти такая нелепость, такая безумная неосторожность. Воздержавшись от всяких вопросов, он быстро пошел вперед, минуя вереницы грузовиков, только что выгруженных с польского парохода, сновавших повсюду грузчиков и тягачи, тащившие платформы с грузом. В ослепительном свете прожекторов два парохода — один советский и один шведский — разгружались и одновременно грузились. Видно было, как их матросы, куря и облокотившись на планшир верхней палубы, смотрели вниз, на пристань, где с ружьями на плече расхаживали часовые-пограничники. Никто из них не обратил внимания на пробиравшегося между грузчиками и портовыми рабочими Василиу. «Скоро, скоро, — думал Спиру, — я буду далеко в море, а завтра вечером, в это время, пожалуй, уже в Турции. Посмотрим, однако, что произойдет теперь…»

Было условлено, что Прикоп, уже припрятавший кое-какое оружие на пароходе, должен был ждать Спиру на куттере с двумя пистолетами, привязанными к голеням, под широкими матросскими брюками. «Анджелика и Зарифу, может быть, уже на «Октябрьской звезде», — мелькнуло в голове у Спиру. У них были фальшивые документы на имя оставшихся на берегу механика и работницы консервного завода.

Он ускорил шаг, едва удерживаясь, чтобы не бежать. Идти приходилось позади зернохранилищ. Из их открытых ворот, куда уходили, теряясь в темноте, рельсы подъездных путей, несло спертым, застоявшимся воздухом, пахнувшим старой пшеницей и мышами. Обогнув здание, в котором помещались конторы какого-то управления, Спиру оказался на пристани рыболовной флотилии. Налево, у стенки, стояли спасательные шлюпки, предназначенные на слом моторные лодки, бывшая королевская яхта, купленная лет пятьдесят тому назад у богатой американки-старухи Ванделер. Пустая и покинутая, яхта дремала теперь у причала, обрастая морской травой под ватерлинией. Далее виднелся высокий, как замок, корпус строившегося грузового парохода. Сквозь широкие отверстия в борту, где еще не было обшивки, виднелись квадраты звездного неба. Вскоре через эти отверстия будут, уже в собранном виде, установлены последние части машинного отделения. «Вот бы мне такое судно», — завистливо думал Спиру, сравнивая строящегося великана с ветхой, мелкого тоннажа «Октябрьской звездой», бывшей «Теодорой», бывшей «Пунта Дельгада», бывшей «Стёртебекер», спущенной с одной из верфей Балтийского побережья в 1902 году. Да и скорость у нее была чуть не вдвое меньше. «Впрочем, не беда. Главное то, что она будет моей, в моем полном распоряжении», — утешал себя Спиру, торопливо шагая по пристани. Мысль его работала необычайно четко, как бывает во сне или после кокаина.

На пристани пахло рыбой, смолой, дизельным топливом. У сложенных в штабели грузов, несколько человек рабочих сидело на ступеньках, куря и негромко разговаривая. Одиноко, с ружьем на плече, расхаживал взад и вперед пограничник. Лениво плескалась густая от грязи вода, в которой плавали бумажки, головы камбалы, обрезки досок. Ни куттера, ни Прикопа, ни Анджелики, ни Зарифу не было. Спиру остановился, не зная, что делать, не веря своим глазам. Его сердце замерло, потом отчаянно забилось. Задыхаясь, он схватился за грудь и глубоко, с мучительным усилием, вздохнул, потом еще раз и еще. Времени, однако, терять было нельзя: час, назначенный для побега, настал. Через несколько минут нужно было выходить в море. Спиру, чувствуя, что под ним подкашиваются ноги, что у него дрожат колени, что ему дурно, приблизился к людям, сидевшим на ступеньках.

— Добрый вечер, — произнес он робким, неуверенным, чужим голосом.

— Здравствуйте, — ответили, поворачиваясь к нему и разглядывая его, рабочие.

— Скажите, братцы, не было здесь куттера, который должен был идти к рыболовной флотилии? Что с ним? Может, он еще не прибыл?

— Был тут один куттер, да уж час как ушел, — совершенно равнодушно пояснил один.

— Нет, я о том, который должен был идти к флотилии! — волнуясь пояснил Спиру. — Я о том говорю. Он, видно, еще не пришел…

Рабочие посмотрели на него с удивлением.

— Так это, стало быть, он и был, — сказал тот, кто первым ответил Спиру. — Был и ушел. Рулевой еще тут околачивался, с «Октябрьской звезды», Прикопом звать. Говорил, что вы должны были придти, но больше не придете, так он, значит, один на куттере и отправился…

— Ага! — глухо откликнулся Спиру и неуверенно пошел прочь, боясь упасть в обморок тут же, перед всеми. Поравнявшись со зданием, где были конторы управления, он зашел за него, прислонился к стенке и прильнул щекой к холодной, шершавой штукатурке.