Тайна семьи Фронтенак (др. перевод)

Не родные презирали Ива: он сам себе казался ничтожным и никчемным. Ему были отвратительны его узкие плечи, слабые руки. И при всем том у него было нелепое искушение: вскочить как-нибудь за ужином на стол и закричать: «Я царь! Я царь!»

— Это возраст, пройдет, — отвечала госпожа Арно-Микё на жалобы Бланш. Он не причесывался, умывался как можно реже. «Меркюр» молчал; Жан-Луи покинул брата; никто никогда не узнает, что в Бордо родился великий поэт, — а значит, он утолит свое отчаяние, став еще безобразнее; он похоронит свой гений в хилом и грязном теле.

В июне, в омнибусе утром, по дороге в коллеж, он перечитывал свое последнее стихотворение и вдруг увидел, что кто-то смотрит ему через плечо. Это был старшеклассник, философ, по фамилии Бино; Жан-Луи он был соперником в учебе, но казался много старше его: уже брился, и его еще детские щеки были все в порезах. Ив сделал вид, что ничего не заметил, но немножко отвел руку и не переворачивал страницу, пока не убедился, что сосед разобрал последнюю строчку. И тут соглядатай без всяких церемоний спросил Ива: «Откуда ты это взял?» Ив молчал, тот переспросил:

— Нет, серьезно, это чьи?

— Угадай.

— Рембо? Да нет, куда там… ты не можешь знать…

— А кто такой Рембо?

— Скажи, откуда это переписал, тогда расскажу.

Наконец-то! Наконец кто-то заменит Жан-Луи. Еще один человек станет свидетелем его славы и гениальности. Зардевшись, он произнес:

— Это мои.

Собеседник ответил: «Серьезно?» Он явно не верил. Удостоверившись, он устыдился, что принял за что-то дельное галиматью этого малолетка. Этот ничего интересного сочинить не мог. Он вяло сказал:

— Покажи, что ты еще написал, надо посмотреть…

Ив открыл было портфель — Бино удержал его за руку:

— Нет-нет, сейчас дел слишком много; в воскресенье вечером приходи на улицу Сен-Жене, позвони в дверь, номер 182, и все…

Ив не понял, что его просили только оставить тетрадь. Прочитать кому-то свои стихи вслух… да это же мечта! Жан-Луи об этом ни разу не попросил. Как он ни робок, но этому незнакомцу он решится читать: этот старшеклассник будет его слушать с уважением, а там, если долго послушает, пожалуй, и с восхищением.

Больше Бино не садился в омнибусе рядом с Ивом. Но мальчик не обижался: экзамены были скоро, и выпускники каждую свободную минуту утыкались в свои книжки.

Ив пропустил два воскресенья, потом все-таки решился и отправился в гости. Июль поджаривал унылый город. Вдоль тротуаров уже не бежала вода. Лошади извозчиков носили соломенные шляпы с дырами для ушей. В первых электрических трамваях с прицепами тащился люд в расстегнутых рубашках без воротничков, а женщины в развязанных корсетах казались горбатыми. Велосипедисты ложились зверскими лицами прямо на рули. Загрохотало железо; Ив обернулся и увидел: это едет авто госпожи Эскаррагель.

Дом 182 по улице Сен-Жене был одноэтажный — Ив такие называл хибарками. Мальчик позвонил, но ум его в это время был очень далеко от некоего Бино. От звонка он очнулся. Бежать было поздно: он услышал, как хлопнула дверь, как кто-то с кем-то вполголоса переговаривался. Наконец появилась женщина в домашнем платье: она была желтая, тощая, глядела очень недоверчиво. Казалось, пышные волосы, которыми женщина, должно быть, гордилась, пожрали все ее существо: в этом увядшем теле, наверняка проеденном внутри какой-нибудь опухолью, только они и остались живыми. Ив спросил, дома ли Жак Бино. Видимо, женщину убедила школьная шапочка, которую он держал в руке: она провела его в коридор и открыла дверь направо.

Там находилась бывшая гостиная, теперь переделанная в портновскую мастерскую; на столе валялись бумажные выкройки; у окна стояла раскрытая швейная машина: должно быть, Ив помешал работе. Камин был украшен разноцветными австрийскими изразцами, изображавшими Саломею. Алебастровый клоун качался на полумесяце, посылая воздушные поцелуи. В соседней комнате послышался шум; Ив разобрал чей-то сердитый голос — должно быть, Бино. Он не знал, что ворвался в дом чиновника из тех, кого именуют «скромными», но на деле безумно гордых, которые всегда «сохраняют лицо» и никогда не позволяют посторонним заглянуть за кулисы своей хлопотливой жизни. Очевидно, Бино дал ему разрешение оставить тетрадь, не более того… И действительно, так тот сразу и сказал, когда наконец явился в комнате: без куртки, в расстегнутой рубахе. У него была невероятно длинная шея, на затылке прыщики. Ив принес ему стихи? Право, не стоило беспокоиться.

— Через две недели экзамены, у меня же минуты свободной нет, сам понимаешь…

— А ты сказал… я подумал…

— Я думал, ты в то же воскресенье занесешь мне тетрадку и оставишь. Ну что ж, раз пришел — давай теперь.

— Нет, нет! — воскликнул Ив. — Не стану тебе докучать.

У него было только одно желание: уйти из этой хибарки, от этого запаха, от этого жуткого парня. Тот опомнился — должно быть, сообразил, что Жан-Луи ему товарищ, — стал удерживать Ива, но мальчик уже выскочил на улицу и бежал, несмотря на жар и духоту, не помня себя от злости и отчаяния. Впрочем, ему было только пятнадцать лет; добежав до Интендантского бульвара, он тут же зашел к кондитеру Ламанону, и клубничное мороженое утешило его. Но на улице его опять поджидала тоска, несоразмерная неудаче его визита. У каждого человека есть свой способ страдания, законы которого оформляются и устанавливаются в отрочестве. Таково было в тот вечер несчастье Ива, и он даже представить себе не мог, что когда-нибудь увидит своему горю конец; он не знал, что именно сейчас переживает лучезарные дни, светлые радостные недели, что вот-вот его жизнь осенится надеждой — столь же, увы, неизменно безоблачной, как небо в каникулы летом.

VII

А Ксавье Фронтенак в своей жизни переживал тогда дни самые спокойные. Совесть больше его не мучила: сто тысяч для Жозефы были выплачены, и теперь ничто не мешало ему откладывать для племянников. Впрочем, он по-прежнему жил в страхе, что родне откроется существование Жозефы. Его тревога даже росла по мере того, как взрослели маленькие Фронтенаки: они были уже в том возрасте, когда их это может возмутить, а то и стать для них дурным примером. Но зато, став взрослыми мужчинами, они как раз смогут сами заниматься своими владениями… Ксавье решил, когда настанет срок, продать свою контору и переехать в Париж. В столице, объяснял он Жозефе, никто их не тронет. Первые автомобили уже стали сокращать расстояния, так что теперь Ангулем казался ему гораздо ближе к Бордо, чем когда-то. В Париже они будут вместе ходить по улицам, в театры, и никто ничего не узнает.

Сделку по продаже конторы Ксавье уже заключил, и хотя передать ее покупателю должен был только через два года, получил уже и задаток — намного больше, чем сам ожидал. От удовольствия он решил исполнить обещание, данное некогда Жозефе: совершить путешествие по Швейцарии. Когда он об этом сказал, она, к его огорчению, совсем не показала, что рада. На самом деле бедной женщине казалось, что это слишком хорошо: такого не может быть. Ладно еще съездить в Люшон на неделю, как в 96-м году, но попасть в Париж, оттуда в Швейцарию… Она пожимала плечами и шила дальше. Но когда Жозефа увидела, что Ксавье стал читать путеводители, железнодорожные справочники, составляет маршруты, невероятное счастье приблизилось. Сомнений больше не было: Ксавье принял решение. Однажды вечером он пришел с билетами в руках. До того она никому не говорила про путешествие. Тут наконец решилась написать замужней дочери, жившей в Ниоре: «Я сама не понимаю, наяву это или во сне, но билеты лежат у меня в платяном шкафу. Билеты на имя господина Ксавье Фронтенака с супругой — семейные, стало быть. Это так чудно, дорогая, что не верится; сердце так и бьется. Господин Фронтенак с супругой! Я спросила его, будет ли он и в гостиницах так же расписываться, он ответил: а иначе и быть не может. И от этого у него настроение сильно испортилось — ты же знаешь, какой он… Он сказал, что уже три раза был в Швейцарии и видел все, кроме гор, потому что они всегда за тучами и дождь идет все время. А я не решилась даже ему сказать, что мне это все равно, потому что больше всего мне удовольствия, что я буду ездить из гостиницы в гостиницу как жена Ксавье и мне будут завтрак в номер приносить, только я позвоню…»