Предание о старом поместье

Ингрид готова была закрыть лицо руками и расплакаться. Ей было ужасно холодно.

В этот момент она почувствовала у своей щеки что-то твердое и прохладное. Она тихонько засмеялась. Рядом с ней на подушке лежала старая красная деревянная лошадка, трехногая Камилла. Маленький братец, который никогда не мог заснуть, пока ему не клали эту лошадку в постель, теперь положил ее к ней на подушку. Как это мило со стороны мальчугана! Ингрид еще больше захотелось плакать, когда она подумала о том, что малыш надеялся, видно, утешить ее, отдав свою любимую игрушку.

Но она так и не заплакала. Истина вдруг разом открылась ей. Братец отдал ей свою деревянную лошадку, мать вложила ей в руки белые цветы, и псалтырь лежит у нее под подбородком потому, что ее сочли мертвой.

Ингрид схватилась обеими руками за края гроба и села. Узенькая кроватка была гробом, а желтая комнатка — могилой. Понять это было трудно. Она никак не могла постичь, что все это происходит с ней, что это ее завернули в саван и опустили в могилу. Нет, наверное, все-таки она лежит дома в своей кровати, а все остальное ей пригрезилось. Наверняка вскоре окажется, что это сон, и все станет, как было.

Наконец-то она нашла объяснение происходящему. «Мне часто снятся странные сны, — подумала она, — и теперь я вижу именно такой сон». Она удовлетворенно вздохнула и снова улеглась в гроб. Она была совершенно убеждена, что это ее девичья кровать, которая и впрямь была очень узка.

Все это время далекарлиец стоял в могиле, у самых ног Ингрид. Он находился всего на расстоянии нескольких локтей от нее, но она его не видела. И вовсе не потому, что, как только мертвая в гробу открыла глаза и зашевелилась, он забился в угол, стараясь стать как можно незаметнее. Она, наверное, все-таки смогла бы его увидеть, несмотря на то, что он загородился крышкой гроба, как ширмой, но глаза ее застилала мутная пелена, и она видела ясно лишь то, что находилось прямо перед ней.

Ингрид не могла даже видеть песчаные стены вокруг. Солнце она принимала за огромную люстру, а крону дерева — за потолок.

Бедняга далекарлиец стоял, дожидаясь, когда нечто, шевелящееся в гробу, уберется восвояси. Он иначе и не мыслил, что все это произойдет само собой. Оно ведь стучало, значит, хотело выйти вон. Он долго стоял, загородившись крышкой гроба, ожидая, когда оно уйдет. Он выглянул в надежде, что его уже нет. Но оно не шевелилось и продолжало лежать на своем ложе из стружек.

Он был раздосадован, ему не терпелось положить этому конец. Давно уже его скрипка не говорила так чудесно, как сегодня, и он жаждал снова усесться с нею в тишине и покое.

Ингрид, которая стала было снова засыпать, вдруг услышала, как к ней обращаются на певучем далекарлийском диалекте:

— По-моему, тебе пора убраться отсюда.

Произнеся эту фразу, он снова спрятал голову. От своей смелой выходки он дрожал так, что чуть не выронил крышку гроба из рук.

Мутная пелена, застилавшая взор Ингрид, окончательно упала с ее глаз, как только она услышала человеческую речь. Она увидела человека, скорчившегося в углу могилы и держащего перед собой крышку гроба. И в ту же минуту ей стало ясно, что она не может больше внушать себе, будто все это сон. Это, безусловно, явь, и надо согласиться с этим. Выходит, что гроб и вправду гроб, а могила и вправду могила. А сама Ингрид всего лишь несколько минут назад была не чем иным, как завернутым в саван и опущенным в могилу трупом.

И тут ее впервые обуял ужас от того, что с ней произошло. Подумать только, она ведь и впрямь могла быть мертвой в эту минуту. Она могла бы стать безобразным, гниющим трупом. Ее опустили в могилу, чтобы затем засыпать землей и песком, и цена ей была бы тогда не более чем горсточке праха. Она стала бы ненужным хламом. Ее ели бы черви. И никому не было бы до нее дела.

Ингрид почувствовала бесконечное облегчение оттого, что в этот жуткий миг рядом с нею оказалось человеческое существо. Она узнала Козла еще тогда, когда он высунул голову из-за крышки. Он часто бывал в пасторском доме, и она его нисколько не боялась. Она хотела, чтобы он подошел к ней. Ее не смущало то, что перед ней всего лишь жалкий дурачок. Во всяком случае, это был живой человек. Она хотела, чтобы он приблизился к ней и она могла бы почувствовать, что принадлежит к миру живых, а не мертвецов.

— Подойди же ко мне, Бога ради! — произнесла она дрожащим от слез голосом. Она села в гробу и протянула к нему руки.

Но далекарлиец был себе на уме.

Раз ей так хочется, чтобы он подошел, он поставит свои условия.

— Я подойду, если ты уберешься отсюда, — сказал он.

Ингрид попыталась сразу же исполнить его желание, но она была туго запеленута в саван, и подняться на ноги ей было трудно.

— Подойди и помоги мне, — сказала она. Отчасти она сказала так из страха, отчасти оттого, что руки и ноги у нее были точно скованы. Без помощи какого-нибудь живого существа ей не обойтись. Он и впрямь подошел к ней, протиснувшись между гробом и стеной могилы. Он наклонился над ней, поднял ее из могилы и посадил на траву около ямы. Сама не сознавая, что делает, Ингрид обвила обеими руками его шею, положила голову ему на плечо и всхлипнула. Потом она и сама не понимала, как могла так поступить и почему нисколько его не испугалась. Наверное, тут была и радость из-за того, что подле нее живое существо, и благодарность за то, что он спас ее.

Великий Боже, что стало бы с нею, не случись тут этот человек! Это ведь он снял крышку с гроба и тем вернул ее к жизни. Она не знала, как все произошло, но не сомневалась в том, что это он, и никто иной, открыл гроб. А что было бы с нею, если бы он этого не сделал? Она очнулась бы, закрытая в черном гробу. Она стала бы стучать, взывать о помощи. Кто услышал бы ее, лежащую под землей на глубине шести футов? Ингрид не решалась даже додумать эту мысль, она лишь была полна благодарности за свое спасение. Ей нужно было кого-нибудь благодарить. Она должна была прислонить голову к чьему-нибудь плечу и плакать от благодарности.

И самым поразительным из всего, случившегося в этот день, было то, что далекарлиец не оттолкнул ее от себя. Но он не совсем ясно понимал, живая она или мертвая, и вместе с тем знал, что мертвым лучше не перечить. Однако при первой же возможности он высвободился от нее и спрыгнул назад в могилу. Он водворил крышку обратно на гроб, вставил винты и крепко завинтил их, так же, как было раньше. Теперь гроб снова будет вести себя тихо и к скрипке вернутся спокойствие и способность играть свои мелодии.

Тем временем Ингрид, сидя на траве, пыталась осознать свое положение. Она бросила взгляд в сторону церкви и увидела на церковном холме лошадей и повозки. Она начала понимать происходящее. Сегодня воскресный день, утром совершили обряд ее похорон, и теперь все находятся в церкви.

Ингрид охватил жуткий страх. Богослужение скоро кончится, народ явится сюда и увидит ее. А на ней нет ничего, кроме савана. Она в буквальном смысле голая и босая. Господи, спаси и сохрани, какая уйма народу явится сюда и застанет ее в таком виде! Этого они никогда не забудут. Она будет опозорена на всю жизнь.

Она стала думать, где же ей раздобыть одежду. В первую минуту ей пришло в голову набросить на себя тулуп далекарлийца, но потом она поняла, что от этого вид у нее будет не лучше.

Она обернулась к дурачку, который все еще возился с крышкой гроба.

— Послушай! — сказала она. — Позволь мне залезть в твой мешок.

В тот же миг она очутилась около большого мешка, набитого товаром для торговли, и начала освобождать его.

— Голубчик, иди сюда, помоги мне!

Ей не пришлось просить его дважды.

Увидев, что девушка трогает его мешок, он тотчас же выбрался из могилы.

— Ты зачем мой мешок трогаешь? — с угрозой в голосе сказал он.

Но Ингрид не обратила внимания на его грозный тон. Для нее он все еще был лучшим другом.

— Ох, голубчик, миленький, — повторила она. — Помоги мне! Я не хочу, чтобы люди увидели меня тут. Выложи куда-нибудь свои товары, посади меня в мешок и отнеси домой! Пожалуйста, прошу тебя! Я из пасторской усадьбы, это совсем близко отсюда. Ты ведь знаешь, где она.