Из книги «Сказки и легенды моря»

Потому-то Феникс и воскресает из своего пепла. Агент императора Рудольфа II, двоюродного брата нашего Филиппа Благоразумного, был последним, кто видел птицу. Случилось это в лесу на северо-западе Богемии. Двумя столетиями раньше такое же счастье выпало венецианцам, оказавшимся у какого-то греческого острова. Когда Феникс вспыхнул, воздух нагрелся, и венецианцы испугались, что сгорят. Несколько огненных перьев, задев такелаж одного из кораблей, подожгли его.

От морской болезни страдал в ковчеге лишь один зверь, причем самый грозный, — лев. Едва он со своей львицей поднялся на борт, их укачало. Оба хищника, лишившись бодрости и аппетита, присмирели; видя это, Ной без боязни поместил рядом с ними газелей.

Пока не убывала вода, судно без руля и парусов носилось по воде, доверившись Яхве и его шести ветрам, зарождающимся в райских деревьях; лишь один из них появляется из маленького пламени. Любопытно, что все эти ветры носят женские имена; исключение составляет шестой, огнерожденный. Как известно, арабские кормщики верили, что, если породнишься с вихрем, он будет служить тебе и смирно дуть в корму.

Естественно, иудейские мудрецы прошлого расходились во мнениях о ковчеге: имел ли он форму дома, был ли круглым или пирамидальным… Но особенно много вариантов Ноева судна предложили тосканские и венецианские живописцы чинквеченто. Одна картина (автор ее неизвестен) изображает высадку с ковчега после наводнения: судно украшено гирляндами и флагами, а на горизонте — это особенно любопытно — виднеются другие корабли.

Если мы можем рассуждать о Ное-плотнике, то о Ное-кормщике говорить не приходится, поскольку никто, как уже сказано, не управлял ковчегом. После чудесного плавания — это всем известно — Ной насадил виноградник и, выпив вина, опьянел. Было ему шестьсот лет, когда воды Потопа, ниспосланные карающей десницей Яхве, пришли на землю.

ПУТЕШЕСТВИЯ В ИЕРУСАЛИМ

Я имею в виду те путешествия, что совершали люди Севера — норманны, викинги, — которые на своих ладьях проходили Геркулесовы столпы и достигали Большого Замка, как они именовали Константинополь. Став христианами вслед за королем Олафом — тем, что принес множество бед Галисии в свой поход 1014 года, а ныне красуется на алтарях и считается покровителем Норвегии, — викинги, единоплеменники Сигурда, являлись в Константинополь мирными богомольцами, чтобы затем очутиться на берегах Палестины и посетить Иерусалим, где страдал и был распят Господь, а также Вифлеем, где он родился. Тогда появились истории о паломничествах и видениях, о необыкновенных делах и святых чудесах. Вот пример. Некий Гунтрид Гуннарсон служил в варяжской гвардии византийского императора. Состояла она, как можно заключить по названию, из наемников-северян. Когда служба закончилась, Гунтрид, овдовевший после смерти жены, богатой гречанки, решил отправиться в Иерусалим и Вифлеем. На пути к Гробу Господню его застигла страшная метель, и, сам не зная как, он очутился у ворот Вифлеема; зайдя обогреться в скромный дом, через дверь которого пробивался свет, он увидел Иосифа и Марию, только что подарившую миру Спасителя. Звучала небесная музыка, поверху ходили маленькие солнца и луны, а звезды, взявшись за руки, танцевали. (Эту сцену я не придумал — она взята из старинного текста, откуда перешла в другие истории.) Иосиф что-то сказал Гунтриду, тот вынул из-под плаща маленький серебряный кувшин, добытый в ирландском походе, и направился к источнику, который пел в тишине ночи. Когда он вернулся, Иосиф дал воду Марии. Получив свой кувшин обратно, Гунтрид спрятал его под плащом. И в это мгновение он ослеп. Кто-то взял его за руку и будто по воздуху доставил туда, где собрались паломники-викинги. И стоило Гунтриду начать рассказ о том, как он посетил Вифлеем в первый час Рождества Христова, викинг прозревал, а слова, выходя из его рта, светились, и, если была ночь, люди могли видеть так же ясно, как днем. Когда повествование кончалось, зрение вновь покидало Гунтрида, и, так как не было больше огненных слов, опять становилось темно. В Норвегию слепой возвращался на ладье; неожидано стемнело, поднялась буря, и норманны умоляли Гунтрида рассказать о вифлеемском приключении. Он заговорил, слова его горели, как лампады с новым маслом, в их свете викинги увидали землю по правому борту и, направив туда корабль, спаслись. В Трондхейме Гунтрида почитали как святого. Там был обычай: когда на свет появлялся ребенок, искали чужестранца, который должен был поднести кувшин с водой счастливому отцу, чтобы тот дал напиться жене, — ведь именно так было с Гунтридом в Вифлееме.

Одна из таких историй очень понравилась поэту Филипсу Маккалверту, который включил ее в поэму об Олафе Святом из книги «Святые без слез». На последнем году своего царствования король увидел сон: Иосиф, Мария и Иисус, спасаясь от Ирода, заблудились на морском берегу. Олаф проснулся в скорби. Он был уже христианином, но послал за одним язычником, который умел летать по небу и вызывать призраки. Получив обещание, что он не будет убит, чародей явился в королевские покои. И Олаф сказал:

— Представь себе, что мои друзья с новорожденным ребенком спасаются от ужасного бедствия и погибают на берегу моря. Что бы ты сделал для них и для меня?

— Я мог бы послать им корабль.

— А какова же цена?

— Двенадцать твоих лучших мореходов, которые никогда не вернутся домой.

Олаф не стал медлить. Выбрав из своих родичей двенадцать лучших воинов и моряков, он посадил их на корабль, указанный чародеем. Язычник произнес одно слово, ветер подхватил ладью, и та унеслась в море будто на крыльях. Король одарил мага и лег спать, чтобы увидеть во сне, не опоздает ли его ладья. Заснув, он узрел корабль, подходивший к берегу; племянник Олафа Скуэлл Эйнарсон ступил на песок, кликнул беглецов, провел их на судно и отвез в Египет. Оставил он их неподалеку от Маяка, от Александрии, в саду, который выплыл в море им навстречу. А когда сад вернулся на сушу, огромная волна перевернула корабль, и викинги утонули. Святое семейство было в безопасности, и король опять послал за чародеем.

— Могу ли я вызволить своих родственников? — спросил Олаф.

— Можешь. Отдай мне двенадцать дней своей жизни за них и еще один за ладью.

— Если мой бог позволяет, бери.

Язычник вырвал двенадцать волосков из бороды Олафа и один с его макушки. Скоро на берегу послышались крики — возвращалась ладья с двенадцатью королевскими племянниками. Они рассказали, что провели шесть часов в темных глубинах моря, но не ощущали страха, так как видели устремленный на них взгляд короля. Тут заговорил корабль: он просил сделать из его досок гроб для владыки, а то, что останется, употребить на погребальный костер. Судья Стурье, написавший чудесную поэму об одном бандите по имени Греттир Силач, воспел и эту ладью — «первую ладью, которая заговорила с людьми и о которой можно сказать, что, утонув, она спаслась, дабы свидетельствовать о благочестии короля Олафа, пожертвовавшего за нее волос со своей головы».

Когда праздновался День невинных святых, в церквах христианской Норвегии сжигали деревянные кораблики. Делалось это в память о ладье викингов, на которой плыли Иосиф, Мария и Иисус, спасаясь от царя Ирода и от устроенной им резни. Норманны, владыки морей, представляли себе, конечно, только один способ бегства: по морю.

МЫС ОРТЕГАЛЬ

Вот она, эта темная земля, эта аспидная доска, черная и блестящая, словно доспехи последнего короля. Да, он был, он на самом деле был, последний король, сгинувший в последней битве.