Прозрачные предметы

— Теперь я оставлю вас на несколько минут, — сказала мадам Шамар и стала тяжело и энергично подниматься у него на глазах по скрипучим ступеням на такой же насквозь просматриваемый второй этаж, где виднелась кровать сквозь приоткрытую дверь и биде — сквозь еще одну. Арманда говорила, что этот поздний образец зодчества ее отца — настоящий шедевр, привлекающий туристов из самых дальних стран, таких как Родезия и Япония.

Альбомы были столь же откровенны, как дом, хотя и не производили такого гнетущего впечатления. Серии с Армандой, исключительно интересовавшие нашего voyeur malgré lui [13], открывались фотографией покойного Потапова на восьмом десятке, выглядевшего весьма элегантным, с белесой бородкой клинышком, в китайской домашней блузе, близоруко осенявшего мелким крестным знамением невидимую новорожденную в омуте колыбели. Снимки не только демонстрировали все фазы прошлого Арманды и все достижения любительской фотографии, но и сам ребенок являлся в различных состояниях неприкрытой невинности. Ее родители и тетки, с их неутолимой страстью к идиллическим фотоэтюдам, верили в то, что десятилетняя девочка, мечта создателя Алисы, имеет такое же право на абсолютную наготу, как младенец. Гость соорудил баррикаду из альбомов, чтобы заслонить пламя своего интереса от случайного взгляда с лестничных ступеней, и несколько раз возвращался к снимкам маленькой Арманды в ванне, прижимающей слоноподобную резиновую игрушку к сияющему животику или стоящей вертикально, с ямочками на ягодицах, в ожидании намыливания. Очередное откровение незрелой припухлости (ее срединная линия едва отличима от прямой травинки рядом с ней) было предъявлено на фотографии, где она, голенькая, сидя на траве, причесывает залитые солнцем волосы, широко раздвинув, в ложной перспективе, стройные ножки великанши.

Он услышал звук спускаемой воды наверху и, виновато вздрогнув, захлопнул толстый альбом. Его подпрыгнувшее к горлу сердце смиренно ретировалось, сердцебиение затихло; но никто не спустился с инфернальных высот, и он опять, тяжело дыша, вернулся к глупым картинкам.

К концу второго альбома фотография обзавелась цветом, чтобы воспеть животрепещущий покров ее подростковой линьки. Она представала в цветастых платьицах, фасонистых брючках, теннисных шортах, пестрых купальниках, в кричащей зелени и голубизне аляповатой палитры. Он открыл для себя изящную угловатость ее загорелых плеч, длинный изгиб ее бедер. Узнал, что в восемнадцать лет поток ее светлых волос достигал поясницы. Никакая брачная контора не могла предложить своим клиентам такой разработки темы одной отдельно взятой невесты. В третьем альбоме узнал, с радостным чувством возвращения домой, фрагменты окружающей обстановки: лимонно-желтые и черные подушки на диване в дальнем конце комнаты, бабочку махаон, распластанную на планшете из папье-маше на каминной полке. Четвертый, незаконченный, начинался в блеске самых непорочных ее образов: Арманда в розовой нейлоновой куртке, Арманда, лучащаяся, как ювелирное изделие, Арманда, летящая на лыжах в сахарной пудре.

Наконец-то со второго этажа прозрачного коттеджа стала спускаться мадам Шамар, вразвалку, с подрагиванием желеобразной руки, сжимающей перила. Теперь она была одета в летнее платье, перегруженное оборками, словно тоже прошла, как и ее дочь, сквозь серию метаморфоз.

— Сидите, сидите! — воскликнула она, простирая к нему свободную руку, но Хью сказал, что он, пожалуй, пойдет.

— Скажите ей, когда она вернется со своего ледника, что я крайне разочарован. Скажите, что я проживу неделю, две-три недели в унылой гостинице «Аскот», в жалкой деревушке Витт. Скажите, что я ей позвоню, если она не позвонит мне. Скажите ей, — говорил он, давно спускаясь по скользкой тропинке мимо кранов и экскаваторов, застывших в золоте раннего вечера, — скажите ей, что моя жизнь отравлена ею, двадцатью ее сестрами, маленькими ее предшественницами, я погибну, если не получу ее.

В любви он все еще был простаком. Можно было сказать этой вульгарной толстухе мадам Шамар: как вы смеете выставлять напоказ вашего ребенка перед чувствительными незнакомцами? Но наш Персон смутно полагал, что все это — образчик современной нескромности, принятой в среде мадам Шамар. Какой, черт возьми, среде! Мать этой дамы была дочерью сельского ветеринара, так же как и мать Хью (единственное совпадение, ничего, впрочем, не значащее во всей этой грустной истории). Убери свои картинки, безмозглая нудистка!

Она позвонила около полуночи, разбудив его в ложбине мимолетного, но, несомненно, плохого сна (после этого раскисшего домашнего сыра, молодой картошки и бутылки кислого вина в гостиничном ресторане). Нашаривая рукой трубку, другой рукой он искал очки, без которых, по некоему сговору смежных чувств, не мог как следует говорить по телефону.

— Ю — Персон? — спросил ее голос. Он уже знал, с того момента как она прочла вслух надпись на карточке, которую он дал ей в поезде, что она произносит его имя как английское «вы».

— Да, это я, то есть «Ю», потому что первую букву вы проглатываете самым очаровательным образом.

— Я ничего не проглатываю. Послушайте, я ведь так и не получила ваше…

— Да нет же, получили! Вы проглатываете букву в моем имени, как ребенок льдинки в коктейле.

— Ребенок не пьет коктейлей, он глотает леденцы. Я выиграла. Имейте в виду, завтра я занята, а вот как насчет пятницы? Вы можете встать рано и прийти к семи утра?

Разумеется, он может.

Она пригласила Персика — так она отныне будет называть его, раз ему не нравится «Ю», — отправиться с ней на лыжную прогулку в Дракониту или мрак у скита, как ему послышалось, что и заставило его вообразить избушку в лесу — прибежище для влюбленных. Он сказал, что так и не научился в детстве кататься на лыжах во время каникул в Шугарвуде, штат Вермонт, но будет счастлив шагать рядом с ней по тропинке, не только подсунутой ему воображением, но уже и подметенной заботливой метлой, — один из тех мгновенных и невыверенных образов, которые могут одурачить даже самых умных из нас.

13

Теперь нам нужно увидеть в фокусе главную улицу Витта, какой она была в четверг, на следующий день после ее звонка. Улица полна прозрачными людьми и случаями из их жизни, в которых мы можем увязнуть с ангельской или авторской старательностью, но нам следует выделить для нашего сообщения только одного Персона. Не слишком большой любитель прогулок, он ограничился ленивым осмотром деревушки. Унылый автомобильный поток шелестел рядом с ним, некоторые из машин с неповоротливой усталостью подыскивали место для парковки, другие возвращались из или направлялись в более модный курорт Тур, в двадцати милях к северу от Витта. Он несколько раз прошел мимо одряхлевшего источника, струившегося по отороченному геранью желобу, выдолбленному в бревне, осмотрел почту и банк, церковь и туристическое бюро, почерневшую от времени хижину, которой пока позволили уцелеть, с ее капустным огородом и распятием пугала на фоне прачечной и пансиона.

Выпил пиво в двух разных пивных. Задержался перед спортивным магазином, еще немного потоптался и купил серый свитер с черепашьим воротом и маленьким, очень трогательным американским флагом, вышитым на груди, под самым сердцем. «Сделано в Турции», — проболтался ярлычок.

Он подумал, не пора ли еще раз чего-нибудь выпить, и тут увидел ее, сидящую в кафе, под тентом. Кинулся к ней, думая, что она одна; затем заметил, слишком поздно, вторую сумочку на соседнем стуле. В ту же минуту ее спутница вышла из внутреннего зала и, садясь на свое место, произнесла со славным нью-йоркским акцентом и хрипотцой блудницы, которую он узнал бы и в раю:

— Сортир — сущее издевательство.

Тем временем Хью Персон, не в силах сбросить с лица счастливо смеющуюся маску, подошел к столику и был приглашен присоединиться к ним.

Дама за смежным столиком, комически похожая на покойную тетушку Персона Мелиссу, которую мы очень любим, читала l'Erald Tribune. Арманда как чувствовала (в вульгарном смысле этого слова), что Джулия Мур знакома с Персиком. И Джулия не отрицала их знакомства. Не возражал и Хью, ни в коем случае. Не будет ли возражать вылитая копия его тетушки, если он одолжит у нее лишний стул? Ради бога. Добрая душа с пятью кошками, жившая в игрушечном коттедже, в конце березовой аллеи, в тихой части…