Салка Валка

Глава 4

На этот раз они спросили, как пройти к дому пастора, так как одна женщина сказала им, что он слуга господень. Мать и дочь подошли к старому деревянному зданию с остроконечной крышей и стенами, окрашенными в зеленый цвет. Дом стоял одиноко на пригорке среди пустыря. Пожилая неприветливая служанка открыла кухонную дверь и спросила, что привело их сюда. Сигурлина робко осведомилась, нельзя ли ей поговорить с пастором или с его женой. Вскоре служанка вернулась и сообщила, что их велели впустить в дом. Пастор сидел за ветхим столом в кресле, заваленном множеством всевозможных подушек. У пастора была рыжеватая, начинающая седеть козлиная бородка, багровые с синими прожилками щеки. Под выпуклыми глазами висели большие мешки. Выражение глаз было такое, словно он, взобравшись на высокий амвон, оглядывает свою паству, видит всех и никого не замечает и уж совершенно не думает, о чем будет говорить, так как все, что он собирается сказать, написано в проповеди. Брови его как-то странно высоко забрались на лоб, весь испещренный морщинами. Быть может, происхождение этих глубоких морщин было связано с застарелой привычкой нюхать табак? Вот и сейчас перед ним стояла большая серебряная табакерка, к которой он прикладывался каждые две минуты. В общем лицо пастора было преисполнено достоинства и важности, трудно было только определить, выражало ли оно какие-либо человеческие мысли и чувства. Когда он заговорил, раздался монотонный, холодный, глухой голос, он будто исходил откуда-то из пустоты в голове. Ничто не изменилось ни в его глазах, ни в лице. Казалось, что все его мысли и чувства, если таковые существовали, рождались на губах одновременно со словами, нос же был всегда заложен.

— О, с Севера, да, да, — произнес он, после того как расспросил женщину, откуда она прибыла и где проживала прежде. — Да, в долинах Севера есть много различных селений. К стыду своему, должен признаться, я там ни разу не бывал. Вы, наверное, из одного из них. Но перейдем к делу. Могу я спросить, что привело вас в наши края?

— Видите ли, я решила отправиться с дочкой на Юг. Скажу вам все начистоту, как оно есть, вы же слуга господень. Моих денег хватило только, чтобы добраться сюда, и сейчас, когда я уплатила за ночлег в Армии, у меня осталось всего лишь четыре кроны.

— Четыре кроны, — произнес пастор, глубоко затянувшись табаком. — Э-э, подумать только, четыре кроны! Итак, у вас осталось четыре кроны! Четыре кроны не так уж много. — И резко добавил — Но чем я могу помочь?

Возможно, Сигурлина уже раскаивалась, что пришла сюда, — совершенно никому не известная женщина, врывается в дом почтенного человека. И как это ей могло взбрести в голову, что пастор заинтересуется ее трудным положением? Тем не менее женщина сочла нужным как-нибудь объяснить свой приход.

— Мне посоветовали… Да я и сама уверилась со вчерашнего дня, что Христос не оставит меня в беде, он ведь бог угнетенных и обездоленных, вот я и решила обратиться к вам. Раз вы священник этого прихода, избранный слуга Иисуса, то, быть может, вы подскажете мне, где бы я могла со своей Салкой найти пристанище до тех пор, пока не найду постоянной работы, например наймусь чистить рыбу или еще что-нибудь.

— Подсказать вам, где вы можете найти пристанище? Мне пришли на ум слова нашего господа бога из священного писания: «Должно быть, я собака, если ты приходишь ко мне с палкой». Вы просите указать вам место, но я не знаю такого места, кроме того, на Севере, которое вы покинули. Э-э, я и все мы здесь не очень-то доверяем приезжим. Я пастырь здешнего прихода и должен прежде всего оберегать его от пришельцев. Мы в Аксларфьорде убедились, что пришельцы приносят больше вреда, чем пользы. Произносить имя Христово — это еще не свидетельство добродетельного поведения. Мы в этом убедились, глядя на свору бездельников, называющих себя Армией спасения. Им удалось отпугнуть от церкви и переманить на свою сторону не одного человека. А какие безнравственные сборища они устраивают в городе, противные праведному, святому евангелию! Теперь вы видите, какая ответственность лежит на духовном отце, попечителе душ, когда он сталкивается с этими шатающимися и рыскающими повсюду искателями счастья с пустым карманом. Не подумайте, что я намекаю на вас лично — я вас вовсе не знаю. Но поговорим о чем-нибудь другом. Почему вы не остались на Севере?

— У меня были на то причины.

— Причины, да… Э-э, причины. Мы здесь в нашем местечке мало-помалу убедились, что все на свете имеет свои причины. Не буду называть имена, укажу только, что в прошлом году сюда приехала девушка, она поселилась в доме нашего шорника, не указывая, по каким причинам она приехала откуда-то с Островов или с Юга… Шорник и его жена — благочестивые, славные люди, не сделавшие никому ничего дурного, сжалились над бедной девушкой, взяли ее к себе в прислуги, потому что ей некуда было деваться. И как вы думаете, чем она их отблагодарила? Ни больше ни меньше как нагуляла где-то младенца и преподнесла его им. Вот как отнеслась к добрым людям эта чужая девчонка. Когда я говорю: причины, причины — это вовсе не относится к вам. В священном писании сказано: э-э, нужно что-то сказать, чтобы не молчать. Конечно, меня не касается прошлое тех людей, которые не живут в моем приходе, но я вижу, что у вас имеется на шее тоже немаленький груз, вот этот ребенок. Я только сказал — груз, я ничего не знаю больше, ничего не вижу больше, я ничего не хочу знать, ничего не хочу видеть. Я уверен, вы скажете: «невинный ребенок». Верно, конечно, кто станет отрицать! Но вы тоже не станете отрицать, что я, пожилой и опытный человек, которому поручено спасение душ далеко не образцового прихода, за сорок лет службы повидал немало. С кем мне только здесь не приходилось иметь дело — и в горах, и в долинах, и на пустоши. Я знаю, вы поймете, я спрашиваю о причинах не из праздного любопытства, ведь так много грехов совершается в мыслях, словах и деяниях, а священное писание ставит перед нами, слугами господними, великие требования, когда речь идет о поведении рабов божиих. На неусыпном христианском бдении слуг господних покоится благосостояние подданных и общества. Я не вижу особых причин, почему вам понадобилось покидать своих хозяев на Севере. Как истинный христианин, я сошлюсь на слова нашего господа бога: если соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленой?

Женщина была совершенно беззащитна перед потоком столь веских слов. Если один только внушительный вид этого человека приводил ее в такой трепет, что слова застревали у нее в горле, то какое же впечатление могли произвести на нее его доводы? В душе она чувствовала, что он наговорил ей много несправедливого и даже просто обидного, но как могла она выказать свои чувства такому важному человеку, равнодушному, как эти высокие горы, нависшие над фьордом, ко всему, что говорят простые смертные, и еще более равнодушному к их мыслям и чувствам.

— Что ж, простите, мне больше ничего не нужно, — сказала женщина, собираясь уходить.

— Так, так, — промолвил пастор, поднимаясь во весь свой величественный рост, достигающий не менее шести футов, — Да, как сказал апостол, все, что я могу предложить тебе, это пожелать удачи и счастья во имя всемогущего бога. Я не обладаю ни златом, ни серебром, но все, что я имею, я дарю тебе… Каритас! Каритас! Угостика эту женщину чашкой кофе, если осталось от завтрака. И, быть может, ты найдешь еще что-нибудь для них?

И не успела за ними захлопнуться дверь из кабинета пастора, как на пороге появилась сама хозяйка дома — жена пастора. Это была краснолицая женщина лет шестидесяти, дородная и здоровая, одетая в исландский костюм.

— Я слышала, мой муж просил угостить вас кофе, — обратилась фру к Сигурлине. — Но, к сожалению, нам нечего предложить вам к кофе, мы еще за завтраком подчистили все до крошки, осталось разве только несколько черствых печений, но, я уверена, вы не станете их есть. Послушай, Каритас, подлей-ка в кофейник воды, там немного осталось после завтрака. Лично я не пью крепкий кофе между завтраком и обедом. Присаживайтесь сюда, на скамейку, и расскажите о себе. Говорят, вы приехали сюда издалека.