Внутренняя комната (ЛП)

— Сейчас же входите, прошу вас, — сказала высокая фигура, — и позвольте снять с вас промокшую одежду.

— Да-да, — пропищала Эсмеральд с беспричинным восторгом.

— Спасибо. Но моя одежда совсем не промокла.

— И всё же, входите. Мы сочтём за грубость ваш отказ.

Новый раскат грома подчеркнул бессмысленность дальнейшего сопротивления. Если это был сон, то, судя по моему опыту, я, несомненно, должна была проснуться.

А это мог быть только сон, потому что у парадной двери я заметила две большие деревянные распорки, а справа от гостиной, скрытая в тени лампы, виднелась Трофейная комната — вот только звериные головы на стенах превратились в убогие, ноздреватые развалины, а опилки просыпались на пол и свалявшимися комками лежали на треснувших и неровных плитах.

— Вы должны простить нас, — сказала высокая хозяйка дома. — Без заботы домовладельца мы, как это ни печально, дошли до крайнего разорения. Не знаю даже, что бы мы делали, если бы не наши собственные средства.

При этих словах Эсмеральд кудахтнула. Затем она подошла ко мне и стала теребить мою одежду.

Её высокая спутница закрыла дверь.

— Не трогай, — прикрикнула она на Эсмеральд своим глубоким и довольно скрипучим голосом. — Держи при себе свои пальцы.

В лучах поднятой ею массивной масляной лампы её волосы казались выцветшими добела.

— Я прошу простить мою сестру, — сказала она. — Мы все были до того лишены заботы, что некоторые из нас совсем разучились себя вести. Идём, Эсмеральд.

Толкая перед собой Эсмеральд, она повела меня вглубь дома.

В Случайной и Утренней комнатах лампа высветила пряничную мебель с облупившейся позолотой, покоробившиеся семейные портреты в тяжёлых рамах и полосатые обои, поникшие, как связка намокших, наполовину сдувшихся воздушных шаров.

У двери Китайского кабинета хозяйка повернулась ко мне:

— Я познакомлю вас с моими сёстрами.

— Я вся в нетерпении, — ответила я, не считаясь с правдой, как в детстве.

Она слегка кивнула и двинулась вперёд.

— Будьте осторожны, — сказала она. — Здесь расшатались половицы.

Половицы в маленьком Китайском кабинете, по правде говоря, изрядно сдали, явно превратившись в прибежище для крыс. А дальше — дальше были они, оставшиеся шестеро, озарённые тусклым светом грошовых свечек в четырёх изящных люстрах. Но теперь, конечно, я видела их лица.

— Все мы носим имена в честь наших счастливых камней, — сказала хозяйка. — Эсмеральд вы уже знаете. Меня зовут Опал. Это Диамант и Гранат, Сердолик и Хризолит. Та, что с седыми волосами — Сардоникс, а самая красивая — Бирюза.

Во время церемонии представления все они стояли, издавая мелкие странные звуки.

— Мы с Эсмеральд — старшие сёстры, а Бирюза, конечно же, младшая.

Эсмеральд стояла в углу передо мной, крутя свои крашеные рыжие волосы. Длинная гостиная пришла в упадок и зачахла. Паутина сверкала в сиянии лампы, как стальная филигрань, и сёстры, похоже, усаживались в эти коконы, как на подушки из тонкого газа.

— Есть ещё одна сестра, Топаз. Но у неё нет времени, она пишет.

— Пишет дневники за всех нас, — сказала Эсмеральд.

— Ведёт полный учёт, — сказала хозяйка.

Повисла тишина.

— Давайте сядем, — сказала хозяйка. — Проявим радушие к нашей гостье.

Шестеро из них, тихо скрипнув, опустились на прежние места. Эсмеральд и хозяйка дома остались стоять.

— Садись, Эсмеральд. Наша гостья выберет мой стул, как самый лучший.

Я поняла, что в комнате неизбежно не было лишних стульев.

— Конечно же, нет, — сказала я, — я зашла всего на минуту. Мне нужно было переждать дождь, — слабым голосом объяснила я остальным.

— Я настаиваю, — сказала хозяйка.

Она указывала на стул, чья гнилая набивка вылезла наружу, а побелевшая древесина потрескалась, грозя развалиться. Все остальные не сводили с меня своих круглых затуманенных глаз на плоских лицах.

— Нет, в самом деле, — сказала я, — спасибо. Это очень мило с вашей стороны, но мне нужно идти.

И всё же окрестный лес и тёмное болото за ним, смутно видневшиеся вдали, едва ли пугали меньше, чем дом и его обитатели.

— Мы предложили бы больше, больше и лучше во всех отношениях, если бы не домовладелец.

Она произнесла это с горечью, и мне показалось, что выражение всех лиц изменилось. Эсмеральд вышла из своего угла и снова принялась теребить мою одежду. Но в этот раз сестра не поправила её; а когда я отошла, она шагнула за мной и принялась за своё.

— Поддержать нас было первейшим долгом, в котором она не преуспела.

При слове «она» я не смогла удержаться от того, чтобы вздрогнуть. В тот же момент Эсмеральд крепко вцепилась в моё платье.

— Но есть одно место, которое она не может испортить. Место, где мы развлекаемся по-своему.

— Пожалуйста, — вскрикнула я. — Не нужно больше. Я ухожу.

Пигмейская хватка Эсмеральд стала ещё туже.

— Это комната, в которой мы едим.

Все смотрящие на меня глаза загорелись огнём и стали чем-то, чем не были прежде.

— Я могла бы даже сказать — пируем.

Все шестеро снова начали подниматься из своих паучьих беседок.

— Потому что она не может туда попасть.

Сёстры захлопали в ладоши — словно зашелестели листья.

— Там мы можем быть теми, кто мы есть на самом деле.

Теперь они собрались вокруг меня ввосьмером. Я заметила, как одна из них указала пальцем на младшую сестру, которая провела сухим, заострённым языком по нижней губе.

— Достойными звания леди, разумеется.

— Разумеется, — согласилась я.

— Но непреклонными, — вмешалась Эсмеральд, потянув меня за одежду. — Отец говорил, что это самое главное.

— Наш отец был человеком безмерной ярости против пренебрежения, — сказала хозяйка. — Лишь его постоянное присутствие в доме и поддерживает нас.

— Показать ей? — спросила Эсмеральд.

— Если хочешь, — презрительно ответила её сестра.

Откуда-то из складок своего затхлого одеяния Эсмеральд извлекла клочок бумаги и протянула его мне.

— Берите. Я разрешу вам её подержать.

Это была фотография, смутно подпорченная.

— Посвети ей, — пискнула Эсмеральд.

Равнодушным жестом её сестра подняла лампу.

Это была фотография меня самой в детстве, худой и коротко стриженной. А в моём сердце торчала крошечная бурая иголка.

— Такие есть у всех нас, — сказала Эсмеральд с ликованием. — Как по-вашему, теперь её сердце до конца проржавело?

— У неё никогда не было сердца, — сказала с издёвкой её старшая сестра, опуская лампу.

— Может быть, у неё не было возможности всё исправить, — вскрикнула я.

Было слышно, как у сестёр перехватило их слабое дыхание.

— В счёт идут только ваши дела, — сказала хозяйка, разглядывая выцветший пол, — а вовсе не то, что вы потом об этом думаете. Наш отец всегда на этом настаивал. Это очевидно.

— Верните мне её, — сказала Эсмеральд, глядя мне в глаза. На мгновение я засомневалась.

— Верните, — сказала хозяйка своим презрительным тоном. — Теперь уже всё равно. Все, кроме Эсмеральд, видят, что дело сделано.

Я вернула ей фотографию, и Эсмеральд отпустила меня, засовывая её на прежнее место.

— Ну а теперь вы присоединитесь к нам? — спросила хозяйка. — Во внутренней комнате?

Её манера, насколько возможно, была почти небрежной.

— Я уверена, что дождь уже закончился, — ответила я. — Мне нужно идти.

— Наш отец ни за что не отпустил бы вас так легко, но, полагаю, мы сделали всё, что могли.

Я склонила голову.

— Не утруждайтесь прощаться, — сказала она. — Мои сёстры больше не ждут этого.

Она подняла лампу.

— Идите за мной. И будьте осторожны. Здесь ослабели половицы.

— До свидания, — пискнула Эсмеральд.

— Не обращайте внимания, если угодно, — сказала хозяйка.

В тишине я шла за ней через трухлявые комнаты, ступая по гниющему полу. Она открыла обе створки входной двери и ждала, пока я пройду, — тёмная бесформенная фигура в серебристом потоке лунного света.