Женский портрет

Изабелла разглядывала себя в этой новой для нее роли – разглядывала очень добросовестно и находила, что исполняет ее не без изящества. Но в том, что она произнесла, не было и тени довольства собой:

– Нет, вы меня не обидели, но вы должны понимать, что, и не обидев, можно взволновать, причинить неудобство.

Едва произнеся слово «неудобство», она услышала, как смешно оно прозвучало. До чего глупо, что оно пришло ей в голову.

– Я прекрасно это понимаю. Конечно, вы удивлены, вы даже слегка напуганы, но эти чувства не в счет, они пройдут без следа. А если и оставят в вашей душе след, то, верю, не такой, чтобы я его стыдился.

– Право, я не знаю, какой это оставит след. Во всяком случае, как вы сами видите, я не в смятении, – сказала Изабелла с подобием улыбки, – и не настолько взволнована, чтобы потерять способность думать. И я думаю – хорошо, что мы расстаемся, что завтра я покидаю Рим.

– В этом я позволю себе с вами не согласиться.

– Я ведь вас совсем не знаю, – вырвалось вдруг у Изабеллы, и, не успев договорить, она залилась краской, вспомнив, что повторила фразу, которую почти год назад сказала лорду Уорбертону.

– Останьтесь, и вы сможете лучше меня узнать.

– Когда-нибудь в другой раз.

– Не буду терять надежды, тем более что узнать меня совсем не трудно.

– Нет, нет, в этом вы неискренни, – возразила Изабелла горячо – Узнать вас очень трудно. Труднее, чем кого бы то ни было.

– Я сказал это потому, – рассмеялся Озмонд, – что сам себя я отлично знаю. Это действительно так, я не хвастаюсь.

– Очень может быть, но вы необыкновенно умны.

– Вы тоже, мисс Арчер, – воскликнул Озмонд.

– В данную минуту я этого не чувствую. И все же у меня хватает ума понять, что сейчас вам лучше уйти. Спокойной ночи.

– Да хранит вас бог! – сказал Озмонд, завладевая той самой рукой, которую она не решилась ему отдать. Помолчав немного, он добавил: Если мы встретимся снова, вы убедитесь, что я все тот же. Если мы никогда больше не встретимся, знайте, что это всегда будет так.

– Я очень благодарна вам. До свидания.

Было в собеседнике Изабеллы некое скрытое упорство: он мог уйти по собственному побуждению, но его нельзя было отослать.

– И вот что еще я хотел сказать вам. Я ни о чем вас не просил – даже вспомнить обо мне когда-нибудь; оцените хотя бы это. Но мне хотелось бы попросить вас о небольшой услуге. Я вернусь домой не раньше как через несколько дней. Рим восхитителен, для человека в моем состоянии духа нет места лучше. Я знаю, что и вам жаль с ним расставаться, но вы правы, поступая так, как того хочет ваша тетушка.

– Она вовсе этого и не хочет, – вырвалось невольно у Изабеллы.

Озмонд собрался уже ответить ей в тон, но, видно, передумал и просто сказал:

– Очень похвально, что вы решили сопровождать вашу тетушку. Очень похвально. Всегда поступайте так, как подобает, я приветствую это всей душой. Простите мне мой наставительный тон. Когда вы узнаете меня лучше, вы увидите, как благоговейно я отношусь к соблюдению приличий.

– Но вы не слишком привержены условностям? – спросила его Изабелла очень серьезно.

– Как мило это у вас прозвучало. Нет, я не привержен условностям, я их в себе воплощаю. Вам это непонятно? – Он помолчал, улыбаясь. Как бы мне хотелось вам это объяснить! – Затем с внезапной проникновенной покоряющей искренностью он взмолился: – Возвращайтесь поскорее! Нам еще столько всего нужно с вами обсудить.

Изабелла стояла перед ним, не поднимая глаз.

– Вы просили меня о какой-то услуге?

– Перед отъездом из Флоренции навестите, пожалуйста, мою дочурку. Она там совсем одна на нашей вилле; я решил не отправлять ее к сестре, мы с ней слишком во многом расходимся. Передайте моей девочке, пусть непременно любит своего не очень счастливого отца, – проговорил Гилберт Озмонд с нежностью.

– Я с радостью ее навещу, – ответила Изабелла. – И передам ей ваши слова. А теперь еще раз до свидания.

Не задерживаясь больше, Озмонд почтительно откланялся. После его ухода она с минуту продолжала стоять, озираясь, потом, поглощенная своими мыслями, медленно опустилась в кресло. Так она и сидела до прихода своих спутников, сложив на коленях руки, устремив взгляд на уродливый ковер. Ее волнение – а оно не уменьшалось – было очень глубоким, очень затаенным. То, что произошло, не представлялось ей неожиданным, вот уже неделю как, забегая вперед, воображение готовило ее к этому, но в нужную минуту она растерялась и изменила своему высокому принципу. Душевные движения нашей юной героини сложны, и я могу лишь изобразить их такими, какими они видятся мне, не надеясь убедить вас, что они вполне естественны. Итак, сейчас ее воображение было бессильно, – перед ним расстилалось некое смутно видимое пространство, которое ему было не одолеть, – этот последний неясный отрезок пути казался трудным, даже чуть-чуть коварным, как в зимние сумерки поросшее вереском болото. И все же он был неминуем.

30

Назавтра Изабелла в сопровождении своего кузена вернулась во Флоренцию, и Ральф Тачит, тяготившийся, как правило, стеснительным железнодорожным распорядком, остался очень доволен часами, проведенными в поезде, уносившем его спутницу прочь от города, отмеченного отныне печатью Гилберта Озмонда, – часами, которые должны были послужить вступлением к обширной программе путешествий. Мисс Стэкпол к нашим друзьям не присоединилась, ей хотелось побывать в Неаполе, и она собиралась осуществить свое желание при содействии мистера Бентлинга. До намеченного миссис Тачит для отъезда, приходившегося на 4 июля, Изабелла располагала во Флоренции тремя днями и последний из них решила посвятить выполнению своего обещания – проведать Пэнси Озмонд. Однако ей чуть было не пришлось изменить свое намерение в угоду мадам Мерль. Дама эта по-прежнему гостила в Каза Тачит, но и она должна была вот-вот покинуть Флоренцию и перебраться в старинный замок в горах Тосканы, принадлежавший одному из знатнейших итальянских семейств, знакомство с которым (по словам мадам Мерль, она знала владельцев замка «с незапамятных времен») стало казаться Изабелле поистине великой честью, после того как благодаря любезности мадам Мерль она получила возможность полюбоваться фотографиями сего величественного, прорезанного бойницами обиталища. Она сказала счастливой избраннице, что мистер Озмонд просил ее проведать его дочь, но не сказала, что, кроме этого, он объяснился ей в любви.

– Ah, comme cela se trouve! [124] – воскликнула мадам Мерль. – Я и сама подумываю, что хорошо было бы перед отъездом из Флоренции заехать хотя бы на полчаса к этой девочке.

– В таком случае мы можем отправиться туда вдвоем, – ответила рассудительно Изабелла: «рассудительно» – поскольку сказано это было без всякого воодушевления. Она думала совершить свое маленькое паломничество одна; ей было бы это больше по душе, однако из уважения к своей приятельнице она готова была пожертвовать владевшим ею мистическим чувством.

Но эта мудрая особа тут же заметила:

– Впрочем, с какой стати мы поедем туда вдвоем, когда и вам и мне надо столько еще успеть за оставшиеся часы.

– Прекрасно, тогда я отправлюсь одна.

– Я не убеждена, что вам можно отправиться одной в дом красивого холостяка. Правда, когда-то он был женат, но очень давно.

Изабелла посмотрела на нее с изумлением.

– Но какое это имеет значение, раз мистера Озмонда во Флоренции нет?

– Они могут не знать, что его нет.

– Они? Кого вы имеете в виду?

– Всех. Хотя, пожалуй, это не столь уж существенно.

– Но вы ведь собирались туда, почему же мне нельзя?

– Потому что я старая мегера, а вы прелестная молодая женщина»

– Допустим, но ведь обещали не вы?

– Не слишком ли серьезно вы относитесь к своим обещаниям? – спросила чуть-чуть насмешливо старшая из собеседниц.