Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость

— Что ни говорите, мой дорогой, а у единственного ребенка все преимущества: лишь одно существо владеет твоим сердцем, и руки у тебя свободны, чтобы сколотить ему состояние.

Когда служанка принесла кофе, Моранж вдруг весело воскликнул:

— Я совсем позабыл сказать вам, что Рэн мне уже написала. И такое нежное письмо, она так довольна, сообщает столько занятных подробностей, — в первый же день по приезде она совершила большую прогулку. Я получил письмо сегодня утром.

Пока Моранж рылся в кармане, Матье вновь почувствовал ледяной трепет, неизвестно почему охвативший его. С позавчерашнего дня он старался себя успокоить, истолковать в лучшую сторону неожиданную встречу в проезде Тиволи. Веселый завтрак у милейшего Моранжа постепенно рассеял мучивший его кошмар, унес все смутные опасения. Но внезапно эта ложь, письмо, написанное явно здесь, в Париже, вновь переполнила Матье жалостью и сочувствием к любящему и счастливому отцу, хотя, возможно, где-то поблизости решалась судьба его дочери.

— Дорогая малютка, — продолжал Моранж, пробегая строки письма, — с ней так ласково обошлись, поместили в прелестной красной комнате с большой кроватью, она в ней просто затерялась. Простыни с вышивкой, как вам это нравится! И флаконы от духов на туалете, и повсюду ковры. О! Это очень богатые люди, самая высшая аристократия, по словам баронессы!.. Слушайте дальше. Баронесса тотчас же повела дорогую мою девочку в парк, и они гуляли два часа среди чудесных цветов. Там есть аллеи с вековыми деревьями, высокими, как церковные шпили, есть большие пруды, где плавают лебеди, и оранжереи, где растут редкие благоухающие растения… Знаете ли, я вовсе не тщеславен, но все же приятно, что твою дочь принимают в таком замке. И пусть она, моя крошка, развлекается, пусть будет счастлива!

Он совсем позабыл о кофе. Вдруг дверь распахнулась, и на пороге показалась столь необычайная и нежданная гостья, что в столовой воцарилась полная тишина: в комнату вошла баронесса.

Моранж тупо глядел на нее, ничего не понимая.

— Как? Это вы? Рэн с вами, вы ее привезли?

Он машинально поднялся, заглянул в прихожую, полагая, что дочь снимает шляпку. Но тотчас же вернулся и повторил:

— Где она? Вы ее привезли?

Серафина, очень бледная, не торопилась с ответом, однако вид у нее был решительный, она гордо выпрямила свой стан, готовая отразить самые грозные опасности и побороть их. Она протянула Матье ледяную, но не дрогнувшую руку так спокойно, точно радовалась их встрече. Затем негромко заговорила:

— Да, я ее привезла. Она вдруг почувствовала недомогание, и я сочла разумным привезти ее в Париж… Она у меня.

— Ах! — только и промолвил ошеломленный Моранж.

— Она несколько утомлена после дороги, она вас ждет.

Он продолжал смотреть на Серафину округлившимися глазами, потрясенный этой историей, и, казалось, не замечал всей ее неправдоподобности; он даже не спросил, почему больную дочь не привезли прямо домой.

— Значит, вы приехали за мной?

— Ну да, поторопитесь.

— Хорошо! Хорошо! Разрешите, я только возьму шляпу и распоряжусь, чтобы приготовили комнату.

И он вышел, не особенно встревоженный, однако чувствуя какой-то смутный страх; его поглощала единственная забота — поскорее найти свою шляпу и перчатки, чтобы не заставлять себя ждать.

Как только Моранж очутился за дверью, Серафина, проводив его взглядом, поднялась и вздохнула всей грудью, словно воин перед нелегкой, но неизбежной битвой. Ее глаза, все в золотистых искорках, мрачным пламенем горели на бледном лице, озаренном пожаром рыжих кудрей. В молчании встретились они взглядом: ее глаза с какой-то дикой отвагой смотрели на Матье, и он, побледнев еще больше, чем Серафина, содрогнулся от страшной догадки.

— Что случилось? — спросил он наконец.

— Непоправимое несчастье, друг мой! Его дочь умерла.

Он подавил крик, сжав руки в порыве сострадания и страха.

— Умерла!.. Умерла там, у Саррайля, в этом притоне!

Теперь содрогнулась она, чуть не вскрикнув от неожиданности и ужаса.

— Значит, вы знаете? Кто вам рассказал, кто нас предал?

Но Серафина уже оправилась от первого волнения, вновь приняла обычный горделивый вид и торопливо, вполголоса, начала свой рассказ:

— Вы сами убедитесь, я не из трусливых. Ведь я не скрываюсь, я сама пришла сюда за отцом… Верно, когда она забеременела, я сразу подумала об операции, чтобы избавить ее от этого ребенка и от всех последующих. Почему же у нее все не могло пройти удачно, когда я сама так отлично перенесла хирургическое вмешательство?! Случилось самое неожиданное, самое нелепое, — соскочил какой-то зажим, ослабла какая-то пружинка, а сиделка уснула, и утром бедняжку Рэн нашли мертвой в луже крови… О, как я ее любила… Она была такая страстная, такая красивая!

Голос Серафины дрогнул, она умолкла, крупные слезы погасили золотые искры, пылавшие в ее глазах. Никогда еще Матье не видел ее плачущей, эти слезы окончательно потрясли его, а страшная истина, которую он узнал до конца, повергла его в ужас.

— Я поцеловала ее, она была бледная и холодная, — продолжала Серафина, — и я тотчас же помчалась сюда. Надо подготовить несчастного отца, я одна могу ему все рассказать. О, я беру на себя эту тяжкую обязанность… Но раз уж вы здесь, поедемте с нами, он вас любит, да и вдвоем нам будет легче успокоить его. По дороге надо будет подготовить его к жестокому удару.

Вошел Моранж, и она умолкла. Он, очевидно, услышал перешептывание и подозрительно взглянул на них. К тому же, пока он искал перчатки, он успел обдумать слова баронессы. Когда он заговорил, голос его тревожно дрогнул, словно он уже предчувствовал что-то.

— Скажите, она не очень опасно больна? — спросил он.

— О нет! — ответила Серафина, еще не решаясь нанести удар.

— Тогда вам следовало прямо с вокзала привезти ее ко мне. Так было бы куда проще.

— Конечно. Но она этого не захотела, боялась вас напугать… Ну, вы готовы? Поедемте поскорее.

Моранж, тяжело ступая, сошел вниз в полном молчании. Мысль его напряженно работала, в голове теснились различные предположения. Почему Рэн не попросила отвезти себя домой и не легла в постель? Ей нечего было опасаться, что напугает его, — ведь она знала, что по утрам он сидит в конторе. Он так волновался, что уже не осмеливался задавать вопросы, страшась неведомого, разверзшегося перед ним, словно бездна. Увидев, что и Матье садится с ними в карету, он побледнел еще сильнее и, не сдержавшись, крикнул:

— Как! И вы с нами? Что это значит?

— Нет, нет! Он с нами не едет, — поспешила ответить баронесса. — Мы только подвезем его, нам по пути.

Время шло, и Моранж все больше терял самообладание, он почти обезумел, ибо страшная правда, — вернее, предчувствие правды, — безжалостно надвигалась на него. Экипаж катил быстро и уже почти миновал мост, Серафина испугалась, как бы Моранж не заметил, что они проехали проспект Д’Антен, не остановившись у ее дома. И она начала рассказывать длинную историю: вновь заговорила о болезни Рэн, старалась внушить Моранжу, что его дорогая дочка опасно больна и, вероятно, ей не избежать операции. Он молча слушал с перекошенным мукой лицом, глядя на нее испуганными глазами. Когда коляска пересекла Елисейские поля, он понял, что они едут не к баронессе, и страшные, душераздирающие рыдания сотрясли его тело. Он вдруг понял, что слово «операция» произнесено неспроста и что операция уже сделана. Матье со слезами на глазах осторожно взял его дрожащие руки, а Серафина подтвердила, что операцию действительно сделали. И если они таились от него, выдумав эту историю с поездкой в деревню, то лишь для того, чтобы избавить от лишних страданий. И она тут же выразила надежду, что все сойдет благополучно: желая дать ему передышку, прежде чем нанести последний удар, она выждала еще несколько минут. Но Моранж не успокаивался, он растерянно и пугливо вглядывался в окно кареты, метался, как зверь, которого везут в клетке неведомо куда. Когда карета подкатила к вокзалу Сен-Лазар, оставив позади улицы Ла-Боэти и Пепиньер, он Узнал вдруг крутой спуск, мрачные дома улицы Роше, тянувшейся вплоть до Римской улицы. Словно озаренная светом молнии, правда открылась перед ним во всей своей наготе, ослепила, сразила его, подобно удару грома, и вызвала жестокое видение прошлого — смерть жены, грязное, убогое ложе, залитое кровью.