Собрание сочинений. т.1.

Каждое утро Даниель повторял себе, что совершил ужасную ошибку, не похитив ее, когда она была еще совсем ребенком. Эта мысль приводила его в отчаяние. Глядя на эту ветреную насмешницу, он думал о том, какая милая и добрая девушка получилась бы из нее, если бы ему довелось ее воспитать. Они развратили сердце его девочки, и теперь он, не имея возможности исправить недостатки ее воспитания, с тревогой наблюдал за легкомысленными и злыми выходками этого заблудшего создания, из которого он поклялся сделать любящее существо.

Однажды, войдя в кабинет г-на Телье за какой-то книгой, Жанна ради развлечения пустилась на маленькую хитрость: она несколько раз обошла вокруг Даниеля, думая этим смутить его. Она замечала, что дома Черный рыцарь не был таким суровым, как в обществе, и что наедине с ней он становится крайне робким.

Это было верное наблюдение. При виде Жанны он терялся и не мог себе объяснить внезапно охватывающего его смущения и трепета. Даниель боялся оставаться с ней с глазу на глаз, потому что сразу превращался в мальчика, над которым она легко одерживала победу.

На этот раз, отчаявшись привлечь его внимание, девушка уже собиралась удалиться, но вдруг ее юбка, зацепившись за какой-то острый угол, порвалась с сухим треском. При звуке лопнувшей ткани он поднял голову и увидел, что Жанна со спокойной улыбкой поправляет платье.

Он почувствовал потребность что-то сказать ей и выпалил глупость.

— Платье пропало, — пробормотал он.

Жанна бросила на него удивленный взгляд, ясно означавший: «А вам какое дело?»

Затем с насмешливой улыбкой она спросила:

— Разве вы портной, что подсчитываете мои убытки?

— Я беден, — уже более твердым тоном продолжал Даниель, — и мне неприятно видеть, как портят дорогие вещи. Простите меня.

Девушка была тронута волнением, прозвучавшим в этих простых словах. Она подошла к нему.

— Вы ненавидите роскошь, не правда ли, господин Даниель? — спросила она.

— Нет, — ответил молодой человек, — я ее боюсь.

— Значит, бывая в свете, вы закаляете свою волю? Мне кажется, я иногда встречала вас в обществе.

Даниель ничего не ответил.

— Я боюсь роскоши, — повторил он, — потому что в ней таится опасность для сердца.

Жанна была оскорблена взглядом, сопровождавшим эту фразу.

— Вы отнюдь не любезны, — бросила она сухо.

И, рассерженная, удалилась, покинув несчастного секретаря, который был в отчаянии от своей неловкости и грубости.

Он понял, что она и на сей раз от него ускользнула, и обвинял себя в том, что не сумел тонко преподать ей полезный урок. Едва ему удалось растрогать Жанну и прогнать насмешливую улыбку с ее уст, как он слишком откровенными словами оскорбил и разгневал ее.

Он не в силах был бороться со все возрастающим влиянием людей, окружавших Жанну. Она вращалась в обществе, жила в постоянной лихорадке, мешавшей ей прислушаться к неясным жалобам сердца. Волнение, которое иногда рождали в ней слова Даниеля, быстро гасло в вихре светских развлечений.

Сцены, подобные происшествию с разорванным платьем, неоднократно повторялись. Даниель не упускал случая прочитать ей нравоучение, но всякий раз чувствовал, что не завоевывает, а теряет сердце Жанны. Она обращалась с ним все более холодно и презрительно. Должно быть, она думала, что бедняга вмешивается не в свое дело, а он не мог ей крикнуть: «Вы мое нежно любимое дитя, я живу только для вас. Мне завещала вас как драгоценный дар та, которой я всем обязан. Ваши добрые слова пробуждают во мне нежность, а злые улыбки терзают меня и разбивают сердце. Сжальтесь надо мной, будьте доброй. Умоляю, позвольте мне охранять вас; я забочусь только о вашем счастье».

Одно время на него напал страх, но вскоре он от него избавился. Он боялся, что г-н де Рион вспомнит о своей дочери и займется ее судьбой. Но с тех пор как Даниель поселился у Телье, он ни разу не видел этого низкого человека, чьи пороки его пугали.

Господин де Рион совсем забыл, что у него есть дочь. После выхода Жанны из монастырского пансиона он всего один раз навестил ее лишь для того, чтобы посоветовать сестре никогда не привозить к нему девушку.

— Понимаешь, — говорил он с улыбкой, — я принимаю только мужчин, и Жанна будет чувствовать себя неловко в моем доме.

Он ушел, уверенный, что его больше не потревожат, радуясь, что успел принять меры предосторожности. С тех пор он не появлялся, опасаясь какой-нибудь внезапной фантазии своей дочери.

Но Даниель нередко встречал у Телье лицо, которое его беспокоило. Лорен бывал здесь постоянно, блистал красноречием, любезничал, старался произвести впечатление. Казалось, Жанне приятно видеть и слушать его. Он умел ее развлечь и, когда она была не в духе, охотно соглашался служить мишенью для ее острот. Ему удалось стать почти незаменимым.

Даниель с ужасом спрашивал себя, чего добивается этот человек. Слова, сказанные Лореном в конце их беседы, не на шутку встревожили его. С этого дня он старался не терять Лорена из виду, искал случая порасспросить, но не узнал ничего, что подтвердило бы его подозрения.

Тем не менее он волновался и горячо желал спасти Жанну от опасного влияния развращающей среды. Он сознавал, что бессилен что-либо сделать, пока она погружена в светские развлечения. Ему хотелось бы увезти ее подальше от толпы, в тихий и уединенный уголок.

Мечта его осуществилась.

Однажды утром г-н Телье сообщил ему, что через неделю уезжает на лето в деревню с женой и племянницей. Он рассчитывал взять с собой секретаря, чтобы продолжать работу над своим обширным исследованием, которое очень туго продвигалось.

Не помня себя от радости, Даниель поднялся в свою комнату. Эта зима была ужасной, такая жизнь его убивала, и теперь он думал, что вздохнет наконец свободно на просторе возле нежно любимой Жанны. Там, в сладостной весенней тиши, он выполнит завет умершей.

Неделю спустя он был уже в Нормандии на берегу Сены, в поместье г-на Телье.

Мениль-Руж, поместье г-на Телье, было расположено на отлогом склоне холма, спускавшегося к Сене. Дом представлял собой одно из тех больших беспорядочных сооружений, к которому каждый владелец пристраивал по флигелю, и в конце концов оно стало напоминать маленькую деревню, где сгрудились крыши различной формы и высоты. Среди этих многочисленных пристроек с трудом можно было разглядеть сложенное из кирпича основное здание с двумя боковыми крыльями. Высокие узкие окна выходили на луг, зеленым ковром простиравшийся до самой реки.

За домом по всему склону холма раскинулся большой парк. На фоне синего неба темная зелень деревьев, как огромный занавес, закрывала широкий горизонт.

А на другом берегу Сены, насколько хватало глаз, расстилалась равнина. Среди моря зелени то там, то здесь виднелись серые пятна деревень. Засеянные поля выделялись большими светлыми квадратами, которые были окаймлены темными рядами тополей.

Сена медленно катила свои воды, образуя множество излучин. Деревья, наполовину ее скрывавшие, подчеркивали своими пышными кронами линии берегов.

Напротив Мениль-Ружа река, усеянная островками, разбивавшими ее на узкие рукава, текла стремительнее. Острова были покрыты буйной растительностью; среди густой травы в спокойном величин возвышались деревья. Люди появлялись там раз в год, чтобы разорять вороньи гнезда. Эти заброшенные острова, где слышались только плеск воды да крики зимородков и диких голубей, были очаровательным уединенным уголком.

Живописные протоки отделяли их друг от друга. Деревья простирали свои ветви, образуя тенистые таинственные аллеи. Сквозь густую листву виднелись клочки синего неба. Там, под высоким, как своды собора, навесом деревьев, в зеленоватом сумраке чувствовалась пронизывающая прохлада. На берегу безмолвие нарушал лишь плеск крыльев, и вода пела свою однообразную песенку, пробегая между затопленными стволами.

В глубине аллей проглядывали просветы голубого неба. По мере приближения они увеличивались, и в нежно-фиолетовой дымке вырисовывались дали.