Избранное

Мужчины-батраки дрались между собой, лишь когда все вокруг были свои. В присутствии господ — никогда.

Из-за чего дрались? Обычно из-за пустяка, как вообще дерутся люди, легко возбудимые. Полученные от начальства оскорбления, на которые батраки не могли ответить ни словом, ни взглядом, делали их вспыльчивыми, как порох, и они взрывались совершенно внезапно. Бесстыдные грубости принимали с улыбкой, а какой-нибудь безобидный намек вызывал вдруг звонкую пощечину, слетала с головы шляпа, выхватывались ножи, старики на трясущихся ногах бежали в сарай за занозами от ярма. Драка, как пожар на нефтяных промыслах, распространялась моментально и, может быть, как раз поэтому и кончалась тоже быстро, мгновенно выдыхаясь. Какой-нибудь свинарь у свинарников с громким воплем начинал плеваться кровью, и уже в следующее мгновенье бой шел возле воловни, от батрацких домов несся истошный бабий визг, и, возможно, где-нибудь на проселочной дороге двое возчиков, ехавших рядом, тоже обменивались ударами. Но к моменту, когда прибегали надзиратели, воцарялась полная тишина и о только что отшумевших событиях свидетельствовали лишь катавшиеся по земле тела и кровоточащие раны; ответчиков, естественно, не находилось. К тому моменту солидарность вновь восстанавливалась и была еще прочнее прежнего.

За тем, как дерутся женщины, мужчины наблюдали с улыбкой. Вмешивались очень редко, и всегда только с воспитательной целью; каждый либо словом, либо рукой, смотря по необходимости, школил свою жену. Защищать же их не защищали. Зато женщины вставали на защиту своих мужей, как львицы. Они отважно бросались между воюющими сторонами. Бить им не позволялось, они могли лишь принимать удары на себя. Если девушка защищала парня, это было равносильно признанию, что она состоит с ним в любовной связи.

В сверкании ножей мгновенно выяснялись самые сложные движения души. Жену одного из Карикашей соблазнил волопас из Дебренте и хотел даже жениться на ней. Муж не особенно возражал и даже пригласил соблазнителя в дом, когда тот пришел за женщиной. Вместе поужинали, вроде как магарыч распили, вино принес с собой волопас. Женщина уже собрала свои вещи, когда мужчины вдруг подрались, возможно, вовсе и не из-за нее. Гелена с лютой злобой кинулась на защиту мужа и, хотя первый серьезный удар достался именно ей, выдержала, повисла на руках соблазнителя, благодаря чему мужу удалось основательно отутюжить его. Муж и жена вместе выволокли полумертвого любовника за порог. «Вот когда я узнала, кого люблю», — отвечала женщина на подтрунивание батраков.

Доносили или жаловались друг на друга очень редко: знали, что «искать правды» — дело бесполезное. Кто мог бы рассудить по справедливости их запутанные дела? Однажды между двумя батрацкими семьями разгорелся бой на полдня — не то из-за кошки, не то из-за котят, или, вернее, из-за места, куда выкинули дохлых котят, вообще же точно никто не знал, из-за чего.

Одна женщина проломила голову другой, но не та, с которой пострадавшая дралась, а третья, не имевшая к ссоре никакого отношения; она случайно увидела драку и пнула ногой в голову ту, что уже была повержена.

Перед окнами кухни Хайашей две женщины вцепились друг другу в полосы. Тетя Хайаш выскочила с шайкой воды и окатила обеих, чтобы, по ее словам, охладить их, но, как показало дальнейшее развитие событий, и для того, чтобы иметь повод включиться в драку.

В общем жилище подрались две женщины. Третья жилица, молодая Беседеш, схватила крышку от кастрюли и молотила ею обеих дерущихся до тех пор, пока ей самой не расквасили нос.

Батраки только грозились, что будут жаловаться. Это называлось у них «стоять на досках», ибо батрак мог стоять на дощатом полу только в кабинете управляющего. Но редко кто осмеливался явиться к управляющему или его помощникам с жалобой, а если и приходил, то так запутывался в мыслях и словах, что в конце безрезультатного разбирательства ему читали нотацию наравне с обвиняемым. «Успокойтесь, мало вам настоящих бед?» — звучало стандартное увещевание, на этот раз вполне справедливое. Даже самому доброжелательному управляющему приходилось говорить именно так. Ведь, прояви он хоть немного сочувствия, заинтересуйся личными делами батраков, на него обрушился бы бурлящий днем и ночью поток жалоб и страданий и у него не осталось бы ни минуты свободного времени. Ему пришлось бы перекраивать мир заново, если б он не принимал его таким, каков он есть. А мир существовал и таким, каким был.

Батраки дрались, но быстро забывали свои обиды. Им была чужда и кровная месть южан, и характерное для северных славян всепрощение с поцелуями и слезами. Однажды в воскресенье меньший Тот так хватил по голове младшего Сабо, что домой того пришлось отводить под руки. Неделю спустя управляющий увидел их в компании играющих в монету. «Так вы уже помирились?» — спросил он удивленно. «Уже», — отвечал Тот. «Зажило уже», — сказал Сабо, показывая на голову.

Такими же простыми были отношения и между работниками различных пуст. Крестьян батраки чуждались, зато друг в друге уже издалека чуяли родственные души, совсем как отдельные особи одного вида, и с безошибочной уверенностью определяли, к кому в каком тоне нужно обращаться. Из одной пусты в другую приезжали редко, главным образом тогда, когда надо было что-нибудь перевезти. Старики не виделись годами, разве только на ярмарках, когда было с чем приехать туда. Молодые встречались на престольных праздниках — и дрались.

О престольных праздниках в Озоре, например, Геребен Ваш [94] воспитывавшийся в одной из окрестных пуст, в Фюргеде, говорит, что уже в пору его детства это были традиционные праздники кровопролития. Враждующие между собой парни назначали на этих праздниках встречи для выяснения отношений. Шли пешком, иногда ночь напролет, слушали обедню, сходились и после короткого взаимного представления убивали друг друга. Этот обычай процветал и во времена моего детства, с тон лишь разницей, что драки начинались после вечерни и проводились, так сказать, в несколько актов. Пока убивали друг друга возчики, пастухи, опершись на посох, ждали возле корчмы своей очереди. Вид у них был совершенно спокойный, как у людей, которые твердо знают, что судьбы своей никому не избежать. Словно бы они хотели не драться, а только получить удар, истечь кровью, умереть. Один молодой солдат, приехавший на побывку, в упоении от своей военной формы и личного оружия бросил в корчме свой штык на пол, громогласно объявив, что расстреляет на месте всякого, кто осмелится прикоснуться к его штыку. И застрелил одного за другим пять парней, пока его не оглушили сзади бутылкой с газированной водой. Жандармы обычно вмешивались в драку лишь в самом конце, когда воюющие стороны основательно измотают друг друга. Если же они появлялись раньше, то сражающиеся моментально примирялись и даже заключали союз против нового врага. В Озоре в страстную субботу пьяные желлеры и батраки распяли на двери корчмы жандарма, проделав над ним все те жестокости, о которых говорилось в тот день в проповеди о мученической смерти Спасителя. Следователи потом допросили полдеревни. Полдеревни от начала до конца созерцало эту страшную сцену.

Объяснить все это еще может модная ныне психология. А вот кто бы мог разгадать загадку — смерть молодого Саппаноша? Вместе со своими товарищами он пахал на кондайском участке в день охоты облавой. Один охотник, общительный городской господин, заговорил с батраками и, когда они попросили, показал нм «винчестер» новейшей системы; более того, объяснив, как им пользоваться, он дал его в руки молодому батраку Палу Ратки. «А он заряжен, ваше высокоблагородие?» — спрашивает тот с благодарной улыбкой, прикладывается к ружью, все с той же счастливой улыбкой наводит его на своего лучшего — как потом подтвердило и следствие, действительно лучшего — друга, младшего Саппаноша, и весело, словно оказывая ему любезность или желая вовлечь его в какую-то веселую игру, из ружья, заряженного дробью, с трех шагов разносит ему голову.