Дороги свободы. I.Возраст зрелости

– Не особенно.

– Понятно.

Матье опустил голову, и слезы стыда навернулись ему на глаза. Он проговорил:

– Я сам себе стал противен еще больше с тех пор, как узнал, что ты женишься на ней. Даниель выпил.

– А, – сказал он рассеянно и бесстрастно, – я думаю, ты должен чувствовать себя довольно мерзко.

Матье не ответил. Он сидел, опустив глаза: «Он гомосексуалист, а она выйдет за него замуж».

Он расставил руки и поскреб каблуком паркет: он ощутил себя загнанным в угол. Внезапно он почувствовал неловкость, он подумал: «Даниель на меня смотрит» – и поспешно поднял голову. Даниель действительно смотрел на него, да с такой ненавистью, что у Матье сжалось сердце.

– Почему ты на меня так смотришь? – спросил он.

– Ты знаешь!–сказал Даниель.–Ты тоже знаешь!

– Ты бы, наверное, не остановился перед тем, чтобы пустить мне пулю в лоб?

Даниель не ответил. Вдруг Матье обожгла невыносимая мысль.

– Даниель, ты ведь женишься на ней, чтобы наказать себя?

– Ну и что? – равнодушно пробормотал Даниель. – Это касается меня одного.

Матье схватился за голову.

– Боже мой! – воскликнул он.

Даниель быстро добавил:

– Это не имеет никакого значения. Во всяком случае, для нее.

– Ты ее ненавидишь?

– Нет.

Матье грустно подумал: «Это меня он ненавидит».

Даниель снова заулыбался.

– Допьем бутылку? – предложил он.

– Допьем, – согласился Матье. Они выпили, и Матье почувствовал, что хочет курить. Он взял в кармане сигарету и закурил.

– Послушай, – сказал он, – меня не касается, кто ты. Даже теперь, когда ты мне об этом сказал. И все-таки кое-что я хотел бы у тебя спросить: почему тебе стыдно?

Даниель отрывисто засмеялся:

– Я ждал этого вопроса, мой дорогой. Мне стыдно быть гомосексуалистом именно потому, что я гомосексуалист. Я знаю, что ты мне скажешь: «Я бы на твоем месте не стыдился, я бы добивался своего места под солнцем, эта склонность не хуже любой другой» и т. д. Только это меня не трогает. Я знаю, что ты мне все это скажешь именно потому, что ты сам не такой. Все гомосексуалисты стыдятся, это в их природе.

– Но разве не лучше было бы... принять себя таким, как есть? – робко спросил Матье.

Даниель, казалось, разозлился.

– Ты мне об этом скажешь в тот день, когда согласишься остаться негодяем, – жестко отрубил он. – Нет. Гомосексуалисты, которые хвалятся этим, которые афишируют это или просто с этим смирились... мертвецы: они убили себя из-за того, что стыдились. Я такой смерти не хочу.

Но он, казалось, успокоился и без ненависти посмотрел на Матье.

– Я всего лишь слишком себя принял, – мягко продолжал он, – я себя очень хорошо знаю.

Разговор был исчерпан. Матье закурил другую сигарету. На дне его бокала осталось немного рома, и он его допил. Даниель внушал ему ужас. Он подумал: «Через два, через четыре года... стану ли я таким?» Ему вдруг захотелось поговорить с Марсель: только ей одной он мог рассказать о своей жизни, своих страхах, своих надеждах. Но он вспомнил, что больше никогда ее не увидит, и его неутоленное, неназванное желание медленно превратилось в отчаяние. Он был одинок.

Даниель, казалось, размышлял: его взгляд остановился, губы время от времени приоткрывались. Он коротко вздохнул, и что-то дрогнуло в его лице. Он провел рукой по лбу: вид у него был удивленный.

– Сегодня я все-таки попался, – сказал он вполголоса.

У него мелькнула странная улыбка, почти детская, которая выглядела неуместной на оливковом лице, где плохо выбритая щетина отсвечивала синевой. «Это правда, – подумал Матье, – на сей раз он на пределе». Ему вдруг пришла мысль, стиснувшая его сердце: «Он свободен». И ужас, который внушал ему Даниель, вдруг смешался с завистью.

– Ты должен быть в странном состоянии, – сказал он.

– Да, я в странном состоянии, – согласился Даниель.

Все еще добродушно улыбаясь, он сказал: – Дай мне сигарету.

– Ты разве куришь? – спросил Матье.

– Нет, только одну. И только сегодня. Матье быстро произнес:

– Я хотел бы быть на твоем месте.

– На моем месте? – без особого удивления переспросил Даниель.

– Да.

Даниель пожал плечами.

– В этой истории по всем позициям выиграл ты.

Матье горько усмехнулся. Даниель пояснил:

– Ты же свободен.

– Нет, – покачав головой, сказал Матье. – Бросить женщину еще не значит обрести свободу. Даниель с любопытством поглядел на него.

Однако сегодня утром ты, кажется, считал именно так.

– Не знаю. Это неясно. Все неясно. Истина в том, что я бросил Марсель  н и  р а д и  ч е г о.

Он задержал взгляд на оконных шторах, колыхавшихся от ночного ветра. Он устал.

– Ни ради чего, – повторил он. – Во всей этой истории я играл роль только отказа и отрицания: в моей жизни больше нет Марсель, но есть остальное.

– Что же?

Матье неопределенно махнул рукой в сторону письменного стола.

– Ну, все это, все остальное.

Он был околдован Даниелем. Он подумал: «Значит, это и есть свобода?» Даниель д е й с т в о в а л, он уже не может вернуться назад: ему должно казаться странным чувствовать за собой беспричинный поступок, которого он и сам уже почти не понимает и который перевернет его жизнь. А я все делаю ни ради чего; можно подумать, что у меня украдут результата! моих действий; все происходит так, словно я всегда могу начать сначала. Не знаю, что бы я отдал, лишь бы совершить непоправимый поступок».

Он сказал вслух:

– Позавчера вечером я видел человека, который хотел вступить в испанское ополчение.

– Ну и что?

– Он струсил: теперь ему крышка.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Не знаю. Просто так.

– Ты хотел уехать в Испанию?

– Да. Но недостаточно сильно. Они замолчали. Через некоторое время Даниель бросил сигарету и сказал:

– Я хотел бы постареть на полгода.

– Я – нет, – сказал Матье. – Через полгода я буду таким же, как сейчас.

– С теми же угрызениями совести, – добавил Даниель. Он встал.

– Предлагаю опрокинуть стаканчик в «Клариссе».

– Нет, – отказался Матье. – Сегодня вечером я не хочу напиваться. Я не знаю, что сделаю, если напьюсь.

– Да ничего особенного, – заметил Даниель. – Так ты не идешь?

– Нет. Не хочешь еще немного посидеть? – спросил Матье.

– Мне надо выпить, – сказал Даниель. – Прощай.

– Прощай. Мы... мы скоро увидимся? – спросил Матье. Даниель смутился.

– Думаю, это будет непросто. Марсель мне сказала, что не хочет ничего менять в моей жизни, но скорее всего ей будет неприятно, если мы будем встречаться.

– Пусть так, – сухо сказал Матье. Даниель, не отвечая, улыбнулся ему, и Матье резко заключил:

– Ты меня ненавидишь.

Даниель подошел к нему и поспешно неловко и стыдливо положил руку ему на плечо.

– Нет, во всяком случае, не сейчас.

– Но завтра...

Даниель, не отвечая, наклонил голову.

– Пока, – сказал Матье.

– Пока.

Даниель ушел. Матье приблизился к окну и раздвинул шторы. За окном была нежная ночь, нежная и голубая; ветер прогнал облака, над крышами мерцали звезды. Матье облокотился на перила балкона и сладко зевнул. На улице, под ним, спокойным шагом шел человек; он остановился на перекрестке улиц Югенс и Фруадво [9], поднял голову и посмотрел на небо: это был Даниель. Какая-то мелодия порывами доносилась с проспекта дю Мэн, белый отсвет автомобильных фар скользнул в небе, задержался над трубой и исчез за крышами. Это было небо деревенского праздника, усеянное блестящими звездами, пахнущее каникулами и сельскими танцами. Матье видел, как скрылся Даниель, и подумал: «Я остался один». Один, но не свободнее, чем прежде. Вчера он сказал себе: «Если бы только Марсель не существовала». Но это была ложь. «Никто не стеснял моей свободы, ее выпила моя жизнь». Матье закрыл окно и вернулся в комнату. Здесь еще витал запах Ивиш. Он вдохнул его, и перед ним снова про несся этот сумасшедший день. Он подумал: «Много шума из ничего». Из ничего: эта жизнь была ему дана ни для чего, да и сам он был ничем, и тем не менее он не изменится, он уже сложился окончательно. Матье разулся и застыл, сидя на ручке кресла с туфлей в руке; горло его еще согревала сладкая теплота рома. Матье зевнул: он закончил день, он покончил со своей молодостью. Испытанная мораль уже скромно предлагала ему свои услуги: искушенное эпикурейство, смешливую снисходительность, покорность судьбе, отрешенность, строгость, стоицизм – все, что позволяет, подобно лакомке, минута за минутой дегустировать свою неудавшуюся жизнь. Матье снял пиджак и стал развязывать галстук. Зевая, он про себя повторял: «Значит, это правда, значит, это все-таки правда: я вступил в возраст зрелости».