ЛЕСНОЙ ЗАМОК

Однажды Ади чуть было не столкнулся в лесу с отцом, но я успел увлечь мальчика в сторону. Мне не хотелось, чтобы они встретились при таких обстоятельствах. Алоис, конечно же, посмеялся бы над Адольфом из-за того, что тот кричит на деревья, а мальчик тайком прокрался бы за отцом и, значит, стал бы свидетелем расправы над Лютером. Я решил избежать этого. Маэстро не понравилось бы, окажи испытанный в результате шок негативное воздействие на Ади. Потому что мы, а вовсе не привходящие обстоятельства формируем собственную клиентуру.

В этот день Алоис-старший вышел на трудную прогулку, а для Лютера она была еще труднее. Одна из его задних лап пострадала в схватке со Спартанцем. Он прихрамывал, а пройдя несколько сотен метров, принялся отчаянно хромать.

Мне кажется, Лютер сознавал, что его ожидает. Маэстро легко читает мысли, которыми люди обмениваются с животными, а вот наши усилия в соответствующем направлении не поощряет. По крайней мере, в среде тех бесов, с которыми мне доводилось работать. Поэтому я подчас испытываю мучительный интерес к подвластным Ему областям, регионам, участкам, орбитам, сферам, зонам и оккультным анклавам знания. В особенности к оккультным анклавам. Как бес я знаю об этом не больше, чем мне положено, то есть не больше, чем может потребоваться по работе. Проклятия, заклинания и колдовские чары, которые согласно преданиям являются непременной атрибутикой любого бесовства, на самом деле сугубо инструментальны, и выдаются нам эти инструменты только по мере надобности.

Так что, улавливая мысли, которыми обменивались Алоис и его пес, я занимался отнюдь не рутинной практикой. Тем не менее мне без труда удалось установить, что Лютеру известно: его конец близок, тогда как Алоис, вольно или невольно, размышлял единственно над тем, каким образом умертвить своего безмолвного «собеседника».

Начать с того, что ему не хотелось пускать в ход огнестрельное оружие. Хотя оно у него было: ружье и пистолет. Но с ружьем много возни (да и грохота), а пистолет его не устраивал в принципе. Смерть от пистолетной пули для старого пса означала бы бесчестье. Пистолеты предназначены для стрельбы по злоумышленникам. Хладнокровное убийство или вынужденная самооборона, значения не имеет, обезличенный пистолетный выстрел — это расправа.

Позвольте заметить, я был ничуть не удивлен тем, что читаю мысли Алоиса с такой легкостью. Я уже давно понял, как устроен и как функционирует его мозг, и научился соединять его мысли друг с дружкой так же лихо и ловко, как ребенок собирает очередной пазл. Он не был моим клиентом, что правда, то правда, но знал я его лучше, чем многих своих клиентов.

Мне кажется, во исполнение полученного мною задания по малолетнему Адольфу Гитлеру я развил в себе целый ряд дополнительных способностей (или же мне их даровали). Что касается самого Ади, тут все как раз более или менее понятно, но по возвращении из России я научился входить в сознание к его отцу иматери так же непринужденно, как если бы они были покорными моей воле клиентами.

Мысли Алоиса в этот день и час и впрямь оказались весьма любопытными. Он решил, что единственным способом экзекуции, достойным его преданного пса, должен стать удар ножом прямо в сердце. Яд он забраковал сразу: предательский способ умерщвления (хуже, чем выстрел из пистолета или двустволки) и, не исключено, обрекающий жертву на многочасовые муки. Алоис не знал, есть ли у человека душа (да и наплевать ему было на это), но насчет собак у него не оставалось ни малейших сомнений. У собак есть душа, и ее следует уважать. Непозволительно напугать ее выстрелом, разносящим череп и мозг; нет, только точный удар ножом, сильный и хирургически чистый; сильный, как само сердце пса в тот миг, когда душа отделяется от тела.

Алоис неотрывно думал об этом, шагая по лесу и вновь и вновь замедляя шаг, чтобы от него не отстал еле ковыляющий старый пес; и вот наконец Лютер сел, отказываясь идти дальше, и внимательным долгим взглядом посмотрел хозяину в глаза. Я мог бы поклясться, что, умей пес говорить, он сказал бы: «Я знаю, что ты собираешься меня убить, не зря же я всю жизнь боялся тебя. И по-прежнему боюсь, но все равно больше не сделаю ни шага. Разве ты не видишь, что я теряю последнее достоинство, по мере того как ты заводишь меня все дальше и дальше в чащу? Я не могу не опорожнять на ходу кишечник и не хочу перебирать ногами, испачканными в дерьме, вот я и остановился, вот я и сел, а ты, если хочешь, можешь взвалить меня на плечи и потащить дальше».

Алоис с шумом высморкался. Он видел, что пес больше не стронется с места. Но они еще не дошли туда, где он заранее вознамерился осуществить задуманное. Метрах в восьмистах дальше имелся овраг, куда он собирался столкнуть мертвое тело, чтобы затем присыпать его землей и листьями, положить поверх листьев ветви и накрыть всю могилу каким-нибудь сухим хворостом. При необходимости он собирался привалить хворост еще и камнями.

Таков был план Алоиса. Он продумал его во всех деталях. Ему нравилось устройство такого захоронения: так будет куда лучше, чем просто закопать тело в землю, как будто его пес — клубень семенного картофеля! — но сейчас он понимал, что Лютер дальше не пойдет. И он, Алоис, к изрядному собственному сожалению, уже не настолько силен, чтобы протащить его на себе эти треклятые восемьсот метров. Следовательно, все должно произойти прямо здесь. А потом ему предстоит вернуться домой, взять лопату и тачку и вырыть могилу там, где они сейчас находятся. Что ж, это тоже красивое и вполне подходящее место: лужайка, окруженная деревьями и кустарником; здесь значит здесь. Бедный Лютер.

Так что Алоис опрокинул сидящего пса на спину, приласкал его, заглянул ему в глаза, помутневшие в эти последние мгновения столь же однозначно и безнадежно, как у человека, видящею, что у него прямо из живота вываливаются кишки; да и вся его морда стала похожа на грустное, бесконечно грустное человеческое лицо; и Алоис расстегнул чехол охотничьего ножа, достал внушительное оружие, приставил острием в арку меж ребрами на животе у Лютера и засадил по самую рукоять. Морда пса скривилась, он сильно захрипел, и Алоис отреагировал на этот хрип весьма болезненно. Потому что хрип оказался слишком похож на человеческий.

Морда пса в считанные мгновения прошла через целую череду страдальческих гримас. И наконец приняла окончательное выражение — то самое, в котором пребудет до тех пор, пока труп не начнет разлагаться. Лютер выглядел сейчас молодым и сильным псом, даже всегдашнее достоинство к нему каким-то неизъяснимым образом вернулось; как будто он на самом деле всегда был куда красивее, чем считали люди, и мог бы стать бесстрашным и непобедимым бойцом — не сейчас, а в былые дни, если бы от него такое потребовалось, да, вид у него сейчас был бойцовский; он принял образ поверженного воина.

Алоис решил, что все прошло даже лучше, чем он надеялся. Собственная деловая хватка пришлась ему по вкусу; он сделал правильный выбор; но тем не менее быстрая смена гримас околевающего пса изрядно озадачила его и даже в каком-то смысле устрашила.

Алоису оставалось прожить еще шесть с половиной- лет, но в этот день в лесу он, очутившись на развилке, ступил на смертную дорожку. Впоследствии он не раз задумывался о том, в плюс ему следует поставить или в минус тот факт, что он предпочел избавиться от Лютера собственноручно да и закопал его тоже сам.

Пока они с Лютером гуляли по лесу, пес прилег наземь отдохнуть и мирно издох. Вот что сказал Алоис жене и детям. Клара единственная из всех заподозрила, что на самом деле произошло нечто иное. Потому что тою же ночью, часиков через шесть после смерти пса, Алоис самозабвенно овладел ею. Давно уже она не получала такого удовольствия.

Когда Алоис отправился в чащу с лопатой и тачкой похоронить пса, его изрядно покусали лесные насекомые. Кларе пришлось повозиться, смачивая слюной укушенные места и выбирая жала из ранок. К тому времени как она с этим управилась, и муж, и жена созрели для немедленного соития. И хотя Кларе было не с чем сравнивать, она подумала, что вряд ли еще хоть один мужик в том же возрасте (Алоису оставался всего годок до шестидесяти) сумел бы в такой мере ублажить женушку. Ее муж, ее Дядюшка Алоис, был мужчиной что надо!