Искатели

— Чего вы так мчались? — уже мирно спросил милиционер. Любопытство на его курносом, веснушчатом лице готово было перейти в сочувствие.

— Увидел человека, которого ищу, — признался Андрей. Милиционер понимающе кивнул. Смешная надежда пробудилась у Андрея.

— Девушка такая. В синем плаще. Рыжая. Не заметили? Нет, милиционер не заметил.

— Надо было мне стекло разбить и крикнуть.

— А что? Очень даже возможно, — серьезно сказал милиционер. — Раз такой случай, ста рублей не жаль. А насчет штрафа надо было объяснить мне. Я за любовь не штрафую. — Он доверчиво засмеялся. — Сам недавно получил наряд по этой самой статье.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Городское совещание работников науки и производства должно было начаться в шесть часов вечера. Андрей собирался пойти на совещание прямо из лаборатории, но Борисов уговорил его заехать домой переодеться.

В жизни Андрея одной из наиболее безнадежных, неразрешимых проблем была проблема галстуков. Он не любил носить их. Давило шею, воротничок рубахи комкался. Андрей нервничал и проклинал все на свете. Но когда с помощью отца он кое-как управился с галстуком, брови его довольно распрямились. Синий, с едва заметной красной полоской костюм сидел превосходно. Пиджак был, правда, чуть-чуть тесноват в поясе — «пополнел? сижу много?» — но зато приятно стягивал грудь, заставляя держаться прямо.

Подходя к зданию Дворца Советов, Андрей почувствовал, что не переодеться было нельзя. Обстановка торжественной приподнятости царила уже на подступах к дворцу. Одна за другой к воротам мягко подкатывали сверкающие машины; пересекая садик перед дворцом, делегаты на ходу приготавливали красные с золотом билеты. С каждым шагом поток людей густел. Стройные голубоватые ели и сам дворец, свежеокрашенный в желтое с белым, с мощной величественной колоннадой, напоминали Андрею Ленинград, Таврический дворец, давний декабрьский день. Был тогда Андрей мальчишкой и в этот день повзрослел сразу на несколько лет. Морозно стыли припушенные снегом ели.

Черная лента людей тянулась через сад, далеко-далеко по улице. Скрипел снег, люди переступали с ноги на ногу, оттирали побелевшие щеки, говорили шепотом, неслышно шевеля замерзшими губами. Скорбная тишина исходила от этого здания, заливая всю улицу, весь город, всю страну. Андрей с отцом медленно продвигались к подъезду.

Они поднялись по ступеням, навстречу им тихо звучала мелодия траурного марша. Среди цветов, сложив на груди руки, лежал Киров. Алые отблески склоненных знамен оживляли его бледное лицо. Оно не было похоже ни на один портрет: на всех портретах Киров улыбался.

На улице отец долго стоял с непокрытой головой, по щекам его быстро скатывались мелкие слезинки. В первый и в последний раз в жизни видел Андрей, как плакал отец.

Тогда, в Ленинграде, на обледенелых ступеньках Таврического дворца, Андрей поклялся стать коммунистом. Прошло много лет. И вот сегодня он предъявил у входа как удостоверение личности маленькую книжечку в красном переплете.

Вестибюль и белоколонное фойе дворца сияли огнями гигантских люстр. Если бы объявить фамилию и профессию каждого из присутствующих, то оказалось бы, что у большинства есть здесь учителя и ученики, последователи и соратники.

Андрей увидел в толпе высокую фигуру Кунина, промелькнула жидкая седая бородка академика Костикова, красное лицо Разумова.

На совещание, посвященное вопросам технического прогресса, собрались представители заводов, институтов, партийных организаций. Здесь присутствовали академики, каменщики, резинщицы, сборщики гидротурбин, проектировщики полиграфических машин, преподаватели вузов, сварщики. Они представляли огромный город труда и науки.

Вдоль фойе расположилась выставка достижений содружества ученых и производственников. Курносая девушка с подпрыгивающими косичками отбивалась от своих подруг, они тащили ее за руки к модели ткацкого станка, над которой висел портрет этой девушки.

Андрей ходил от витрины к витрине, останавливался у новых ультразвуковых аппаратов для определения дефектов в металлах, у фотографии гигантских гидрогенераторов, трогал пластинки с образцами новых, удивительно стойких красок. За какой-нибудь год-полтора — такие огромные результаты!

На одной из витрин лежал металлический брусок с крохотной фарфоровой пластинкой на конце. «Термокорундовый резец», — прочел Андрей надпись. С любопытством трогая хрупкую на вид пластинку, Андрей разговорился с грузным седоусым стариком. Оказалось, что благодаря такому резцу можно в десять раз увеличить скорость резания. Какое в десять. В двадцать! Твердость у него алмазная, а температуры не боится. Старичок нахваливал новые резцы с какой-то непонятной Андрею досадой.

— Так что ж, выходит, полная революция? — сказал Андрей.

— Интересно вы рассуждаете, молодой человек, — в одно время и обрадовался и огорчился старичок. — По-вашему, это легко, вроде как блин спечь. Ученые над ним пять лет мозговали. Я сам, когда доцент приехал к нам, смеялся. Виданное ли дело — глиной сталь резать. А он говорит — возьмите попробуйте. Ну, ради уважения поставил. Чугун тогда шел. Ничего, вижу, режет. Он мне — увеличьте скорости. Ну, я увеличил, — держит. Еще. Держит.

На высшей скорости у меня станок завибрировал и резец сломался. Хрупкий очень был. Потом все крепче да крепче доцент научился делать. Заточку мы подсказали. И что вы думаете? Полная кладовая сейчас у нас этих резцов, а народ не берет. Не знают еще, как с этими резцами обращаться. Затачивать тоже не на чем. Так оно и повисло. Доцент свое дело сделал, а ворошить некому… Новое — оно легко не дается, особенно если старые привычки переворачивает.

Повсюду — в тиши институтов, в цехах, на верфях — искали, преодолевая привычки, опасения, вступая в долгую борьбу с тонковыми, — тысячи и тысячи соратников. То, что творилось у Андрея в лаборатории, было только частицей общего движения. За каждой деталью, выставленной на витринах, скрывалась бурная трудная история. Каждый из проходящих мимо людей пережил или переживал, по-видимому, то же, что и Андрей.

И еще одна мысль пришла Андрею в голову, когда он осматривал выставку, — мысль о взаимопроникновении различных отраслей науки. Химики вторгались в металлургию, создавая пластмассы, заменяющие сталь, стекольщики теснили специалистов по строительным материалам — они выставили модель здания санатория с хрустальными колоннами. Станкостроителей с одного бока атаковали литейщики, они отливали детали без припусков, не требующие механической обработки, с другого бока — электрики: металл обрабатывали электрической искрой — точили, полировали, резали. Разные, недавно неизвестные друг другу профессии словно протягивали навстречу дружеские руки, предлагали свои услуги, хозяйским шагом вступали в чуждые доселе области. «Наука неделима, — думал Андрей, — успехи в своей узкой специальности имеют ценность тогда, когда они сказываются на смежных отраслях. Надо, обязательно надо интересоваться соседями по науке, отдавать им свои достижения…»

Началось заседание. Андрей сидел с Дмитрием Алексеевичем, Борисовым и Зориным. Доклад делал секретарь горкома Савин. По рассказам Борисова Андрей представлял себе Савина почему-то сухощавым, строгим, с запавшими глазами, чем-то похожим на Дмитрия Алексеевича. На самом же деле Савин был полный, низкорослый крепыш, зачесанные набок соломенные волосы то и дело падали на лоб, придавая ему мальчишеский вид. Начал он доклад, читая по конспекту, но вскоре разошелся и все реже отрывал глаза от аудитории.

Однажды Андрей смотрел научный фильм о жизни растений. Оператор в течение лета день за днем фотографировал колос. На экране появился росток, за несколько секунд он поднялся, зацвел, созрел, ощерился усиками, зерна налились, и через минуту колос покачивался, склоняя тяжелую голову. Так и сейчас перед Андреем возник путь, проделанный промышленностью и наукой города за последнее время. Андрей получил возможность окинуть разом трудную дорогу, по которой и он шел вместе со своими товарищами, со всеми, кто сидел в этом зале. На заводах долго не могли привыкнуть к новым посетителям, робели, использовали ученых по мелочам. Появились иждивенцы — «пусть ученые сделают нам», скептики — «у нас ничего не получилось, и у вас ничего не получится». Заключали десятки договоров, лишь бы отчитаться. Новое движение, начатое в Ленинграде и Москве, охватывало всю страну, преодолевая эти детские болезни; отпадала ненужная шелуха формальностей, и неудержимое стремление к деловой, настоящей дружбе, к творческому общению становилось потребностью. Складывались и организационные формы этой дружбы. Студенты выполняли дипломные проекты, подсказанные на заводах. На кафедрах появились необычные лекторы — лучшие разметчики, инструментальщики.