Вершинные люди

Я не любила ходить пешком, мне редко этого хотелось, причем поводом должно было служить что-то из ряда вон выходящее. Даже и не помню, когда это было в последний раз. Я с удивлением обнаружила прошлогодний апрель с теплыми дождевыми купелями, с хмельным запахом внезапных фиалок. Было что-то еще, о чем хотелось думать, но я не могла найти его, вспомнить. Обрывки зрительных впечатлений засуетились в воображении, тонкие крылья носа затрепетали участившимся дыханием, не поспевая за ускакавшим прошлым.

Ускакавшим?

Тот странный сон вернулся в мысли, и я увидела всадника, подающего мне поводья. Он ударил по крупу моего коня. Я внимательнее всматриваюсь в его лицо, пытаясь разглядеть черты. Кто же тогда мне приснился, кто предчувствовался? Мелькает тихая улыбка Виктора Михайловича, слышится смешок и задиристый голос Валентина Николаевича.

Мистика и реальность, случайность и предопределенность, высокое и земное, прошлое и будущее — все, дружно выпавшие единым мигом в события сегодняшнего дня, заполонило восприятие неразличимой мешаниной, из которой омылось новое ожидание. Оно ушло в горизонт и встало над ним пылающей звездой. О, как близка она была, манящая!

Не стало ни обид, ни слез, ни горя, все растворилось в той субстанции, которую отстранило от меня это мгновение. Забылись правые и виновные, исчезли мерки и точки отсчета. Рукой моей странной судьбы распахнулась новая даль, выпуская меня в неизмеримые пространства.

Неугасимые, теплящиеся лампады души согревали меня. Там что-то ворочалось и ныло, чего-то ждалось и хотелось. Там, затаив дыхание, свернувшись маленьким ленивым клубочком, жило предчувствие. Мне виделся кто-то до времени молчащий, я уже чувствовала его рядом, чудилось в нем что-то знакомое, но забытое. Словно превратившись в волну, я удобно укладывалась в гармоники мира. Не растерянная ни от чего, собранная в нетерпении немедленного действия, я торопилась. Вдохновением горели глаза и наполнялись жгущей мелкой слезой, преломлявшей свет и выпускавшей на волю солнечные зайчики. Щеки пылали задором и азартом, я чувствовала их матовый, неяркий свет. От восторга не хватало воздуха увеличившимся легким. Я расстегнула пальто, и ветер разметал его освободившиеся полы. Распахнутая, окрыленная, трепещущая, я легкой ланью взлетела на крыльцо проходной и вприпрыжку спустилась по ступенькам во двор типографии. Я шла размашистой и уверенной походкой, когда почувствовала перед собой упругое поле чужого взгляда. Занятая земным вдохновением, я — увы! — не выпила этот короткий миг. Как вернуть мне его? Как воскресить?

Иногда хочется покрепче закрыть глаза, уснуть и проспать всю ночь страшным и долгим сном, а утром обнаружить, что прошлое вернулось, ибо оно никуда не уходило, и жизнь продолжается.

Я почувствовала на себе чужой взгляд. Он заставил меня остановиться и оглядеться.

Во дворе шла обычная работа, туда-сюда сновали кары, несущие на своих вытянутых рожках рулоны бумаги. Эти рулоны сбрасывали около цеха подготовки материалов и дальше кантовали вручную. Транспортировщики, не церемонясь, били их, переворачивая и поддевая ломами. Знали, что пробитые слои бумаги пойдут на срыв, обычно списываемый на естественные потери. В голом еще скверике на мокрых скамейках сидели механики из ремонтного цеха, курили. Возле склада стояла машина, загружающаяся готовой продукцией. Рядом крутились заказчики, считали количество загружаемых пачек и сравнивали с накладной. Промелькнул начальник переплетного цеха, бабник и пьяница, вечно слоняющийся по территории, скучающий и томящийся в ожидании окончания рабочего дня. У входа в управление заведующая производственным отделом спорила с начальником печатного цеха, которого недолюбливала и методично доставала, где могла. Неподалеку от них стояли одинокие созерцатели и ротозеи.

Все было будничным и серым, скучным и безрадостным, не достойным внимания, обращенного с высоты, на которую поднял меня случай или чья-то воля, а может, собственный неспокойный нрав. Скользнув летящим взглядом по привычным картинам, я скорее подсознанием, чем сознательно уловила некоторую тревожную подробность в них.

Я была уже почти у входа в здание, и поздно заметила, что сбоку стоял тот странный незнакомец, имени которого я продолжала не знать. Окрыленная свалившимся на меня счастьем и новыми самооценками, я уже проходила мимо, не впечатляясь теперь его вниманием. Но он не просто рассматривал меня потому, что я попалась ему на глаза, он откровенно наблюдал за мной с веселой и уверенной расчетливостью, без надменности и высокомерия, без своей невыносимой складки у губ — признака надменности. Его настроение лучилось во взгляде и разливалось по лицу весенней теплынью. Это было не похоже на то, что наблюдалось раньше, отличалось от впечатления, оставленного в моей цепкой памяти, это было неожиданно и ново. И тут он бросился мне навстречу, да так неожиданно, что я остановилась. В одно мгновение он оказался рядом и уже теребил отвороты пальто на моей груди, что-то шептал, горячо и непонятно. Он нахлынул, как паводковый поток, выметая и унося из меня все прежнее, обидное, не нужное.

О, как созвучно все подобное! Как прекрасно взаимопонимание невысказанного! И стоит жить…

В замешательстве я отстранила его рукой, почти с возмущением, не веря, что мир действительно повернулся ко мне лицом и улыбается сказочным Лелем.

— Да в чем дело?! — отстранилась я от него.

— Нам надо поговорить, — выдохнул он.

— Если по работе, то приходите ко мне в кабинет.

***

Я уже была главным редактором — по моему предложению и моими стараниями, созревшими естественным порядком, когда я стала заниматься книгами, на типографии был организован такой передел, и я его возглавила. Согласно должностной инструкции, я подчинялась непосредственно директору, и в мои обязанности входило то же, что и у редакторов обычных издательств, — работа с авторами и подготовка их рукописей к выпуску в свет в виде тиражей книг. Единственное отличие состояло в том, что нашему издательству выпуски книг заказывали частные лица и фирмы. Мы также получили право выпускать книги в качестве собственного товара и сдавать его на реализацию в торговые сети. Это было, без преувеличения, зачатком нового большого дела, я вынашивала планы развить работу издательства до получения госзаказа, что было лишь делом времени, и превратить типографию в издательско-полиграфический комплекс. А если бы удалось освоить специфику периодической прессы, то мы могли бы выпускать и свою рекламную газету.

Отдельного помещения редакция еще не имела, и я располагалась в одном кабинете с инспектором по кадрам — приятной женщиной, ставшей мне добросовестной помощницей, ее звали Валей.

И вот у нее на глазах начала разворачиваться эпопея удачных для меня перемен. Не знаю, что она думала по этому поводу, но то, что мне неимоверно тяжело, наверняка понимала. Я отдавала должное ее умению сочувствовать, ибо иногда она проявляла это качество и занималась моим настроением: задавала осторожный вопрос, когда мне надо было выговориться; ободряюще поддакивала, когда я вслух преодолевала внутренние сомнения; помалкивала, видя мое раздражение и усталость; а то и просто любопытствовала, устраивая мне маленький «перекур». Свойственны ей были и маленькие хитрости: когда ей хотелось побаловать себя чем-то вкусненьким, она покупала это на двоих, зная, что я оплачу всю покупку. В быту относилась ко мне покровительственно, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте не в мою пользу. Я была для нее сущим развлечением на этой рутинной работе и объектом заботы, как не умеющая заботиться о себе, правильно питаться, вовремя отдыхать.

А теперь продолжу свой рассказ. Итак, я вошла в свою комнату — уставшая после пешей прогулки, но с хорошим задорным настроением. Ни о чем, кроме работы, которая мне предстояла по освоению двухмиллионного вливания, думать не могла.