Произведения, 1856—1859

Но странное д

ѣ

ло, несмотря на то, что выкупъ есть единственный выходъ изъ настоящаго положенія, не смотря на то, что со вс

ѣ

хъ сторонъ, отъ вс

ѣ

хъ сословій слышатся голоса зa выкупъ, правительство упорно стоитъ за начала рескрипта и молчитъ или отказываетъ на вс

ѣ

проэкты казеннаго выкупа или обезпеченія. То самое наше правительство, которое постоянно акапарировало ²⁸⁸ въ казенныя руки всякаго рода собственность: заводы, л

ѣ

са, земли и т. п., теперь упорно отказывается отъ принятія въ свое в

ѣ

д

ѣ

ніе пом

ѣ

щичьихъ крестьянъ съ ихъ землями и взысканія съ нихъ выкупа, который оно признаетъ справедливымъ. Возможность же финансовой м

ѣ

ры продолжаетъ быть тайной. ²⁸⁹ Казалось, встр

ѣ

тившись съ такимъ преднам

ѣ

реннымъ или умышленнымъ коварствомъ, дворянство должно бы было стараться останавливать д

ѣ

ло. ²⁹⁰ Но наоборотъ, дворянство, предоставленное собственнымъ средствамъ, хотя и махнувъ рукой на слабое, прячущееся за него правительство, оно одно внутренней усиленной работой ²⁹¹ старается отъискать средства къ выходу изъ безвыходнаго положенія. Среди этой трудной, медленной работы по всей Россіи слышатся въ Москв

ѣ

обращенныя къ дворянству слова главы государства: ²⁹² «Долго подумавъ и помолясь Богу, я началъ освобожденіе. Васъ нельзя благодарить, а я бы желалъ благодарить, потому что я родился въ Москв

ѣ

. Старайтесь оправдать мое высокое дов

ѣ

ріе, а то мн

ѣ

нельзя будетъ стоять зa васъ, и т. п. А отъ началъ своихъ я не отступлю». — Что зa ²⁹³ оскорбительная комедія и непониманіе д

ѣ

ла въ такую важную минуту! Молясь Богу или н

ѣ

тъ, но не правительство подняло этотъ вопросъ, и не оно высокимъ дов

ѣ

ріемъ и благодарностью и угрозой р

ѣ

зни подвигаетъ его. Правительство всегда давило этотъ вопросъ, правительство же ставитъ непреодолимыя преграды его разр

ѣ

шенію; Дворянство же ²⁹⁴ одно подвинуло его, несмотря на вс

ѣ

правительственныя преграды разр

ѣ

шаетъ и разр

ѣ

шитъ. ²⁹⁵ Поэтому поощрять его об

ѣ

щаньемъ благодарности и высокимъ дов

ѣ

ріемъ — неприлично, укорять его въ медленности ²⁹⁶ — несправедливо, а угрожать т

ѣ

мъ, что его пор

ѣ

жутъ за то, что Правительство слабо и нел

ѣ

по, и давать чувствовать, что это было бы не худо — не честно и неразумно. Свободно ставъ въ то положеніе, въ которомъ нужно стоять за него, дворянство знало, что оно д

ѣ

лаетъ; но знаетъ ли Правительство, принимающее видъ угнетенной невинности, т

ѣ

б

ѣ

ды, которыя своимъ упорствомъ и неспособностью оно готовитъ Россіи? Ежели бы ²⁹⁷ къ несчастью Правительство довело насъ до освобожденія снизу, а не сверху, по остроумному выраженію Государя Императора, то меньше[е] изъ золъ было бы уничтожен[iе] Правительст[ва].

————

** VI.

[РЕЧЬ В ОБЩЕСТВЕ ЛЮБИТЕЛЕЙ РОССИЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ.]

М[илостивые] Г[осудари]. Избраніе меня въ члены общества польстило моему самолюбію и искренно обрадовало меня. Лестное избраніе это, я отношу не столько къ моимъ слабымъ попыткамъ въ литератур

ѣ

, сколько къ выразившемуся этимъ избраніемъ сочувствію къ той области литературы, въ которой были сд

ѣ

ланы эти попытки. Въ посл

ѣ

дніе два года политическая и въ особенности изобличительная литература, заимствовавъ въ своихъ ц

ѣ

ляхъ средства искуства и найдя зам

ѣ

чательно умныхъ, честныхъ и талантливыхъ представителей, горячо и р

ѣ

шительно отв

ѣ

чавшихъ на каждый вопросъ минуты, на каждую временную рану общества, казалось, поглотила все вниманіе публики и лишила художественную литературу всего ея значенія. Большинство публики начало думать, что задача всей литературы состоитъ только въ обличеніи зла, въ обсужденіи и въ исправленіи его, однимъ словомъ въ развитіи гражданскаго чувства въ обществ

ѣ

. Въ посл

ѣ

дніе два года мн

ѣ

случалось читать и слышать сужденія о томъ, что времена побасенокъ и стишковъ прошли безвозвратно, что приходитъ время, когда Пушкинъ забудется и не будетъ бол

ѣ

е перечитываться, что чистое искуство невозможно, что литература есть только орудіе гражданскаго развитія общества и т. п. Правда, слышались въ это время заглушенные политическимъ шумомъ голоса Фета, Тургенева, Островскаго, слышались возобновленные въ критик

ѣ

, чуждые намъ толки объ искуств

ѣ

для искуства, но общество знало, что оно д

ѣ

лало, продолжало сочувствовать одной политической литератур

ѣ

и считать ее одну ²⁹⁸ — литературой. Увлеченіе это было благородно, необходимо и даже временно справедливо. Для того, чтобы им

ѣ

ть силы сд

ѣ

лать т

ѣ

огромные шаги впередъ которые сд

ѣ

лало наше общество въ посл

ѣ

днее время, оно должно было быть одностороннимъ, оно должно было увлекаться дальше ц

ѣ

ли, чтобы достигнуть ея, должно было одну эту ц

ѣ

ль вид

ѣ

ть передъ собой. И д

ѣ

йствительно, можно ли было думать ²⁹⁹ о поэзіи въ то время, когда передъ глазами въ первый разъ раскрывалась картина окружающаго насъ зла и представлялась возможность избавиться [отъ] его. Какъ думать о прекрасномъ, когда становилось больно! Не намъ, пользующимся плодами этаго увлеченія, укорять за него. Разспространенныя въ обществ

ѣ

безъсознательныя потребности уваженія къ литератур

ѣ

, возникшее общественное мн

ѣ

ніе, скажу даже, самоуправленіе, которое зам

ѣ

нило намъ наша политическая литература, вотъ плоды этаго благороднаго увлеченія. Но какъ ни благородно и ни благотворно было это одностороннее увлеченіе, оно не могло продолжаться, какъ и всякое увлеченіе. Литература народа есть полное, всестороннее сознаніе его, въ которомъ одинаково должны отразиться, какъ народная любовь къ добру и правд

ѣ

, такъ и народное созерцаніе красоты въ изв

ѣ

стную эпоху развитія. Теперь, когда прошло первое раздраженіе вновь открывшейся д

ѣ

ятельности, прошло и торжество усп

ѣ

ха, когда долго сдержанный прорвавшійся политическій потокъ, угрожавшій поглотить всю литературу, улегся и утихъ въ своемъ русл

ѣ

, общество поняло односторонность своего увлеченія. Послышались толки о томъ, что темныя картины зла надо

ѣ

ли, что безполезно описывать то, что мы вс

ѣ

³⁰⁰ знаемъ, и т. п. И общество было право. Это наивно выраженное неудовольствіе значило то, что общество поняло теперь, не изъ однихъ критическихъ статей, но опытомъ дознало, прожило ту кажущуюся простой истину, что какъ ни велико значеніе политической литературы, отражающей ³⁰¹ въ себ

ѣ

временные интересы общества, какъ ни необходима она для народнаго развитія, есть другая литература, отражающая въ себ

ѣ

в

ѣ

чныя, обще-челов

ѣ

ческія интересы, самыя дорогія, задушевныя сознанія народа, литература, доступная челов

ѣ

ку всякаго народа и всякаго времени, и литература, безъ которой не развивался ни одинъ народъ, им

ѣ

ющій силу и сочность.

Это въ посл

ѣ

днее время явившееся уб

ѣ

жденіе въ двойн

ѣ

радостно для меня. Оно радостно для меня лично, какъ для односторонняго любителя изящной словесности, которымъ я чистосердечно признаю себя, и радостно вообще, какъ новое доказательство силы и возмужалости нашего общества и литературы. Проникшее въ общество сознаніе о необходимости и значеніи двухъ отд

ѣ

льныхъ родовъ литературы служитъ лучшимъ доказательствомъ того, что словесность наша вообще не есть, какъ еще думаютъ многіе, перенесенная съ чужой почвы д

ѣ

тская забава, но что она стоитъ на своихъ прочныхъ основахъ, отв

ѣ

чаетъ на разностороннія потребности своего общества, сказала и еще им

ѣ

етъ сказать многое и есть серьозное сознаніе серьознаго народа.