Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны

Слишком свободное высказывание своих взглядов привело его сегодня в прачечной к словесной дуэли с мистером Иглом. Мистер Игл пережил на своем веку много войн; в бурской он участвовал сам, и она была еще свежа в его памяти. Он помнил даже более ранние кампании — против зулусов, дервишей и разных других врагов Британской империи. Война не представляла для него ничего нового, и поднимать из-за нее шум не стоило, ибо она неизбежна и будет врываться в человеческую судьбу вплоть до пришествия тысячелетнего царства. Новой была для мистера Игла только точка зрения Эрнеста — эта готовность воздействовать на врага методами убеждения, вместо того чтобы поддевать его на штык. Мистер Игл считал пацифистов людьми, лишенными мужества и потому заслуживавшими презрения.

— Вы, дружок, можете не беспокоиться. Вам не придется итти на войну, — сказал он не без яда. — Вы забронированы.

Вспомнив этот намек, Эрнест вспыхнул. Он был освобожден от военной службы не из-за своих убеждений, а потому, что мистер Игл выхлопотал на него броню как на руководящего работника прачечной. Но меньшинству всегда приходится терпеть несправедливые нападки. На самом деле Игл боится, что, если взгляды Эрнеста станут широко известны в Килворте, то прачечная потерпит убытки. Все другие убытки, вызванные войной, мистер Игл был готов принимать стоически. «Этого требует родина».

Ничто не вызывало у Эрнеста такого раздражения, как подобные взгляды. В этом мире, который становится все более тесным, пора уже было отрешиться от узких границ своей родины и начать думать о федерации стран.

Эрнест говорил со знанием дела. Он посещал лекции, подобрал целую библиотечку политической литературы. У него имелась даже «Майн кампф», и он осилил в ней столько же, сколько и большинство других читателей, — немногим больше половины; впрочем, он намеревался дочитать ее до конца — когда-нибудь. Дайте ему возможность свободно высказаться, и его логика убедит всех.

Эрнест знал о несправедливости Версаля, знал, что приход нацистов к власти в Германии вполне объясним. Он знал также, какую долю ответственности несет Англия за крах Лиги наций. Но, защищая иногда немцев, он не чувствовал при этом, что изменяет Англии. Эрнест считал, что обвинения в нелояльности ему могут предъявлять только самые косные реакционеры; надо смотреть правде в глаза. Причины войн коренятся в отживший свой век национальной верности, так же как и родовая месть коренится в верности семейной. Теперь нужна верность всеобъемлющая, не считающаяся с границами государств и объединяющая все человечество в единое братство.

За эту идею, за мир без рубежей, управляемый одной огромной человеческой семьей, Эрнест цеплялся с таким упорством, которое ничто не могло поколебать, но он знал, что осуществит эту идею не сила оружия. Новый мировой порядок родится только в том случае, если будешь сохранять веру в него и пробуждать эту веру и в других людях, и родится он, быть может, через много-много лет, через много поколений в медленном ходе человеческого прогресса. В осуществлении своей мечты Эрнест никогда не сомневался и завидовал тем людям, которые увидят претворение ее в жизнь.

А теперь эта мечта была словно пламя свечи на бурном ветру.

Людей губит то, что они не умеют думать. Они приемлют войну как стихийное бедствие, наподобие землетрясения, и не понимают, что это такой же результат человеческой оплошности, как и железнодорожная катастрофа. Такую отвагу и преданность своей стране, как в дни войны, не часто встретишь в мирное время. Готовность к жертвам, которая сейчас охватила людей, могла, бы ввести человечество сразу в золотой век, если б ее правильно использовать. А какими легковерными все стали — рады повторять любой слух.

Довольно прочитать передовые в таких газетах, как «Сирена», чтобы понять всю меру людского легковерия. Всех немцев «Сирена» изображала кровожадными варварами, за исключением тех случаев, когда нужно было представить их одураченными овцами. Гитлер хитер, как барышник, бесчестен; основа его политики — ложь и надувательство. Такие утверждения, заставляли Эрнеста широко раскрывать глаза, он терял последнюю веру в способность людей рассуждать здраво. Правда, эти утверждения подкреплялись фактами, но Эрнест не был склонен безоговорочно верить всем газетным сообщениям. Гитлер — глава одной из самых великих наций, ею избранный и одобренный; он несет ответственность за миллионы человеческих жизней, за счастье своих соотечественников. Эрнест не допускал даже мысли, что человек, стоящий так высоко, может оказаться лжецом и прохвостом.

Сидя за роялем в темной гостиной и машинально пробегая пальцами по клавишам, Эрнест раздумывал о путаных судьбах этого мира, свихнувшегося мира, давно знакомого с горем, раскроенного на куски, из-за которых дерутся между собой ограниченные, несговорчивые люди. Они важно сидят за круглым столом, эти люди, и нет у них более веского довода в спорах, чем готовые к взлету бомбардировщики. Таковы лидеры Европы двадцатого века, а пройдет тысяча лет, и их действия, их политические взгляды будут казаться непостижимыми. Да, мир надо переустроить, и размышление о том, как это сделать, было любимым занятием Эрнеста, но он, по крайней мере, понимал, что такая задача потребует от человека максимума бескорыстия и душевной чистоты. В худшем случае можно положиться на человеческий инстинкт, который хоть и медленно, но приведет к цели, если ему не создавать помех. Но сейчас нанятые за деньги пропагандисты оплетают весь мир ложью, и отзвуки их голосов слышатся повсюду.

На этом бурлящем фоне Эрнест видел свою жизнь — еле заметную точку на огромном полотне. И все же — это человеческая жизнь! Разве тот, кто пренебрегает своими правами, может уважать права других людей? Но точка остается точкой, он всего-навсего пылинка в солнечном луче, и поддержки себе надо искать только в тайниках ума и сердца, — искать и не находить.

Минуту Эрнест сидел, прислушиваясь к своим путаным грустным мыслям, тонущим в звуках, которые его пальцы извлекали из рояля, скользя по клавишам, словно по воде. Рояль старенький, разбитый; когда они с Эви поженятся, — у них будет «Миссен». Эта статья расхода была уже внесена в бюджет идеального дома, который существовал пока только в записной книжке Эрнеста. «Миссен» стоял там рядом с кафельным камином, гравюрами, американскими шкафами для книг и многими другими вещами, свидетельствующими о хорошем вкусе хозяев. Время от времени Эрнесту приходили в голову новые мысли относительно устройства идеального жилища, он тут же закреплял их в записной книжке, в которой под конец вырос солидный список домашнего инвентаря самого высшего качества. Раньше, в свободные минуты, он постоянно брался за свою записную книжку и делал там пометки остро отточенным карандашом. Но теперь ему не хотелось заглядывать в нее. С тех пор как началась война, заветная книжка, как и многое другое, потеряла для него непосредственный интерес.

Тем не менее идеальный дом так ясно стоял перед мысленным взором Эрнеста, что в мечтах он часто приходил туда, бродил из комнаты в комнату, пил чай с Эви за столиком с выгнутыми ножками при свете свечей, отдыхая там от несовершенств «Золотого дождя». Несколько месяцев тому назад Эрнест был так полон этим, что мог бы составить пособие для молодоженов по устройству и меблировке дома и прочим хозяйственным вопросам, встающим перед каждой молодой четой. Но теперь он больше думал о самой Эви, к которой так рвалось его сердце, о смуглой, ласковой Эви, знавшей каждую его мысль, каждый порыв души.

Ведь, может быть, ему не дождаться конца войны, не дождаться свадьбы; может быть, впереди ничего не будет. Люди его возраста ближе к могиле, чем старики. А по ту сторону их ждет забвение, в черной пасти которого уже исчезли в прошлую войну миллионы жизней. Таких, как он, тысячи, и война вычеркнет эти тысячи из списка живых, словно они никогда и не рождались на свет, никогда не тешили себя мечтами, желаниями и надеждами, так похожими на его собственные.