Венерин волос

Паша собирал остатки буддийских изваяний с обломанными руками и головами, привез все это в Ростов, хочет устроить выставку.

Я взяла подержать в руках статуэтку. Маленький Будда с отбитой головой.

Паша стал меня целовать. Не могла. Оттолкнула его. Он обнял меня и сказал: “Понимаю”. А мне хотелось его ногтями царапать и кричать: “Ничего не понимаешь! Ничего!”.

И еще рассказал, как они ехали в степи и заметили свиней. Послали двух человек захватить поросенка. Но конные подъехали, постояли и вернулись. “Почему не взяли свиней?” - “Они жрали людские трупы”.

Там везде висели для просушки фотографии. Я не могла на все это смотреть. Мне стало дурно. Глаза будто приклеились к одной: из-под песка торчали босые ноги. Совсем белые. И я никак не могла отвести взгляда. Сразу вспомнила брата, как в детстве мы на реке его закапывали в песок. Так закопали, что только голова торчала, руки и две стопы. Саша кричал: “Откапывайте!”. А мы хохотали и щекотали ему пятки. И вдруг мне показалось, что это там на фотографии лежит Саша. Павел мне говорит: “Бэллочка, успокойся, прости! Я не должен был тебе этого показывать! Но с кем мне говорить? Пойми!” - “Оставь меня!” Полетела, хлопнув дверью. Бежала домой и все время видела перед собой белые босые ноги.

29 июля 1919 г. Понедельник.

Сегодня забежала Муся. Я ее уже давно не видела. Стала такая взрослая, красивая девушка! Бросилась мне на шею. И в слезы! Что такое? Протягивает письмо. “Дорогая Муся! Я тебе очень люблю!” Целое любовное послание с грамматическими ошибками, и в конце угрозы покончить с собой. “Ты его любишь?” - “Нет”. - “Ну и не переживай!” - “Но что же теперь делать?! А вдруг он действительно убьет себя?” Глажу ее по голове. “Ну и пусть!” - “Да как ты так можешь говорить?!” Обиделась и убежала. Выбежала за ней на крыльцо, звала, но уже не догнать.

Сразу вспомнила Торшина: “От любви умирают редко, зато рождаются часто”.

Муся еще совсем ребенок.

Занимаюсь каждый день, работаю над диафрагмой. Распеваюсь и представляю себе, что Корецкая стоит за спиной, прислушиваюсь к себе ее ушами и делаю сама себе замечания, как она: “Освободи гортань! Подними верхнюю губу! Не опускай грудь!”. И будто чувствую ее руку на своей диафрагме. Очень помогает! Как же я ей благодарна!

Надо объясниться с Павлом. Меня это мучает.

30 июля 1919 г. Вторник.

Махно - школьный учитель. В России как-то все странно: почему учителя возглавляют банды и руководят погромами?

Хотела зайти к Павлу, так и не зашла. Завтра.

31 июля 1919 г. Среда.

Как легко на душе! Сегодня весь день испытываю какую-то необъяснимую радость.

До обеда репетировали в “Солее”. Зал показался таким огромным! Но голос звучит очень хорошо. Аккомпаниатор - Рогачев. Он из Москвы, работал концертмейстером еще в мамонтовской опере. Сперва говорил со мной снисходительно. Потом, после того как спела, высокомерие как сдуло! Похвалил скупо: “Очень рад. Не ожидал!”. Но в его устах это что-то да значит!

В нем сразу чувствуется опыт и мастерство. Я очень довольна. Договорились, какие романсы в какой дивертисмент исполнять. Сказал, чтобы я сдерживала свой темперамент. “Нужно сохранять холодную голову”.

Пошла после репетиции побродить по городу. Солнце, легкий ветерок, хорошо! На Садовой между “Чашкой чаю” и кондитерской Филиппова народу столько, как на гулянье. Мне кажется, не только у меня, а у всех ощущение, что все ужасы кончаются, и начинается наконец опять человеческая жизнь.

А какие витрины! Какие шелка, шляпки, готовые костюмы, духи, драгоценности! Как элегантно одета публика! Сколько офицеров-щеголей в новеньких френчах! Все время открываются новые кафе и рестораны! А афиши! Театры, кабаре, концерты! Боже, как хорошо, что снова обыкновенная жизнь! Война - это была болезнь. И вот весь мир выздоровел. И Россия выздоравливает.

На углу Садовой и Таганрогского, как всегда, толпа перед громадной витриной с картой. Трехцветные флажки с каждым днем лезут все выше и выше. Люди приходят смотреть на жизнь толстого желтого шнурка. И все живо обсуждают, все стратеги! Шнурку осталось совсем немножко подтянуться - и война кончится! Увидимся снова с Машей, Катей, Нюсей!

Зашла в гостиницу, где разместился Осваг, там для всех желающих какой-то важный генерал, бывший директор привилегированного учебного заведения, объяснял картину военных действий. Переставлял флажки на карте, поднимал руки, и сверкали потертые локти серой тужурки. Прямо “Три сестры”: Москва! В Москву! На Москву!

Столкнулась нос к носу с Жужу. Она там устроилась работать и берет на дом корректуры осважных изданий. Вся цветет. В зеленом платье из жоржета. У нее никогда хорошего вкуса не было. И вообще почему блондинки упорно хотят носить пронзительно-зеленый? Ей это совершенно не идет. Очень собой гордится и хвастает, что сахар, муку и дрова получает со склада, и даже спирт из Абрау-Дюрсо! Поговорить не дали - солдаты ворочали тяжелые тюки с литературой, да и Жужу торопилась. Сказала, что устроилась в отделе у профессора Гримма и что, если я хочу, она замолвит словечко. Застучала каблучками по широченной лестнице туда, откуда доносился стук пишущих машинок.

Еще бы! Без протекции Жужу мне теперь никуда!

Если я хочу…

А не хочу!

Я знаю, чего хочу. И все будет так, как я хочу!

Увидела на афише, что приедут Емельянова и Монахов! Вот получу деньги и куплю самые лучшие билеты!

1 августа 1919 г. Четверг.

Вчера так было хорошо! А сегодня с утра будто провалилась в какую-то черную яму. Прошла мимо афиши “Солея” - с моим именем. И не испытала ничего, кроме страха.

Это на людях я храбрая, а все страхи и слезы достаются вот этим страничкам. Боюсь провалиться, боюсь, что не смогу хорошо спеть, что будет пустой зал. Всего боюсь. А самое главное, боюсь что все мне врут в глаза! Говорят ложь, потому что жалеют! А что если на самом деле у меня нет ни голоса, ни таланта?

Ночью опять приснился все тот же кошмар с комаром! Опять и опять!

Я ничего не умею и ничего не могу! Возомнила про себя, что певица - и вот получила по мордам. Да, по мордам! Так мне и надо!

Все, что хочется забыть - именно это и лезет ночью в голову. Закрою глаза, и опять я на сцене в бывшем Клубе приказчиков. Объявляют, выхожу, ничего не вижу, начинаю петь мою любимую, из репертуара Плевицкой: “Над полями, да над чистыми” - и опять повторяется этот ужас! Поперхнулась! В горло попал комар!