Тридцать три урода. Сборник

Пущин (быстро). Что вы, Аглая! Я ничего не знаю. Меня позвали: Алексей был в обмороке. Я долго сомневался в его жизни. Да и теперь считаю, что это было начало конца. Они уехали так непонятно скоро, пока я возился с вашей дверью! Он проснулся слишком сильным, слишком безудержным для жизни.

Аглая. Зачем, зачем? (Гневная.) Зачем вы ворвались ко мне? Он уехал, и вы ничего не знаете — куда. (Недоверчиво, упрямо.) Пущин, не знаете? Не знаете?

Пущин (ласково). Помните, как вы разрыдались там, у себя, когда я открыл наконец вашу дверь? (Теснит ее безжизненные руки.) Аглая, те рыдания спасли вас от… ужасного. Теперь зачем не плакать попросту, зачем эти странные песни?

^{Аглая не отвечает. Долго молчит. Еще раскат грома. Бледная молния.}

Аглая (певучим голосом). Как он любил меня! Как это было верно, прибежно, убедительно! Я говорила… да, я говорила ей, что это невероятно… что верность его невероятна! Но я неправду говорила. Это я со стыда так говорила, со стыда перед ней за свое счастие. Почему невероятна?

Пущин (грустно). Мы так созданы, Аглая.

Аглая (горячо и убедительно). Какой вздор: так созданы! Мы вот как созданы. Вот так — прижаться один к другому, вот так… (Прижимает что-то воображаемое скрещенными руками к груди.) От тоски и забот, от боли и немилой смерти — вот так прижаться… Одной грудью против злой жизни, и одной грудью вдыхать ее упоения, и плакать, и петь радость, и солнцу смеяться, и по морю дальше, дальше в милой лодочке, вместе, и по волнушкам, по бесчисленным волнушкам, так, в своей верной любовной лодочке… Над нами небо и чайки, и впереди далекий берег, и все вокруг страшит, но мы вдвоем, мы прижались вдвоем, — и разве страшно умереть вдвоем? Мы — двое, рождающие в себе и из себя все лучшее, все высшее. Милый, милый Пущин, зачем измена, почему не верная, не жаркая одна жизнь двоих? Нет, нет, люди не для измены созданы, люди созданы для верности!

Пущин (смотрит на нее несколько секунд любопытно, почти насмешливо. Медленно, внятно, с отеческой лаской). Ваши часы всегда отстают, Аглая. Жизнь опередила их. Жизнь — правда; но сердце ищет обмана. Сердце всегда тесно и тускло. Маленькая правда сияет ослепительнее великолепнейшей лжи. Милая Аглая, не бойтесь света: стеснившиеся зрачки привыкнут. Что ваша верность? Бедность нервной игры, вялость известных мозговых влечений. Что наши измены? При богатстве нервной жизни и равновесии в деятельности центров тех влечений, они — оздоровляющий кислород. При нервной жадности и нарушенной гармонии центров — озон, сжигающий жизнь. (Быстро, страстно.) Ах, если бы раньше осмелились и ему, любовнику звезд, глаза открыли, — быть может, Алексей не погибал бы так неопытно, так… озонно! (Злобно.) Да, да, — если бы не звезды вашей углекислой верности!..

Аглая (пугливо). Алексей погибает, оттого что был верен?

Пущин (сердито). Алексей умирает оттого, что забыл стать над болотом с черпаком.

Аглая (тихо). Анна спасет его?

Пущин (смотрит на нее ласково и испытующе). А вы, Аглая, хотели бы, чтобы она спасла его?

Аглая (глухо). Да.

Пущин. К чему? Он к вам не вернется. Это было бы для нее.

^{Анна содрогается и глядит в даль моря.}

Пущин. Ну, что же, вы все-таки хотели бы?

Аглая. Да. Я его люблю дальше этого.

Пущин (берет ее голову в обе руки, притягивает к себе и целует в волосы). Вы прекрасны, дитя мое.

Аглая (резко). Нет… вы не знаете. Нет. (Потом вскочив на ноги, судорожно.) Я ненавижу Анну. Сто раз я убила бы Анну… (Падает на песок, опираясь руками о камень, глядит вверх на Пущина. Глухо.) Пущин, я уже раз хотела убить Анну.

Пущин (с живым любопытством). Нет, Аглая! Что вы говорите? Как это?

Аглая (бредно). Пущин, она не спала в той белой узкой постельке, девической постельке… Там, возле белой постельки, стоял букет маков… А… а!.. Все равно, я приколола ей маков в волосы, то есть — нет, хотела приколоть… Она оттолкнула мою руку и приколола их мне на грудь… Или — это я сама подняла их с полу и приколола… Это я умру, это я умру!

Пущин (сердито). Какой сказочный вздор вы городите!

Аглая (тихо). Сказочный? Нет. Это просто из бессознательного. Там ключи жизни. (Вдруг дико.) Пущин, он обнимает ее, как меня? Пущин, у него те же руки? Тот же взгляд для нее? (Вскакивает.) Пущин, я их вижу. Вы не понимаете. Это правда. Это отвратительно. Вы не можете понять, как я их вижу. (Ходит быстро взад и вперед, говорит оживленно, делает движения руками в ритм речи.) Вот пять дней, пять ночей я их вижу. Пять дней, пять ночей я не одна. (Кричит.) Я хочу быть одной. Но я не одна, оттого не могу плакать. Вы можете понять эту муку? (Стонет тихо.) Я их слышу. Его голос душный в страсти. Пущин, я знаю этот голос — он был для меня. (Останавливается резко. Тихо, медленно.) Я с ума сойду. Я всю страсть хотела себе, всю, всю. Я была ему кристаллом: его луч во мне преломлялся, через меня светил, собой играл во мне. И во множество играло наше исполненное единство. Все, все в нас — и мы довлели. Пущин, можно довлеть двоим? (Кричит дико.) Га… а… а… я убью Анну, она взяла мое!

Пущин (насмешливо). Ну, вот! А помните, вы еще сказали: у кого много, тот хочет отдать? (Смягчаясь.) Стыдитесь, Аглая. Вы не умеете прощать.

^{Молчат долго. Вечер настает мало-помалу. Гроза разыгрывается еще вдали. Пущин встает, приводит ее за руку, тихо сажает возле себя.}

Аглая (продолжая свои мысли, певучим голосом). Еще немного… еще совсем немного, и умерли бы вместе.

Пущин. Опять!

Аглая. Еще совсем немного — и умерли бы вместе, и чудо совершилось бы, потому что это неправду я только что объясняла вам про стыд за счастье перед Анной. То есть стыд за счастье был, но верность-то его все-таки казалась мне даром чудесным. Ах, всякий дар чудесен! Всякий дар — чудо, и только дар хорош. Только для дара стоит жить.

Пущин. Дитя мое, это опять песнь этого несмиренного сердца.

Аглая (не слушая). Вместе бы умерли.

Пущин. Вы долго переживете его, Аглая, и этот вечер покажется вам далеким, далеким.

Аглая (глухо). Никогда…

Пущин (тихо положив руку на ее голову). Жизнь — долга, Аглая…

Аглая. Я ненавижу жизнь.

Пущин. Нужно уметь жить.

Аглая (вяло). Как?

Пущин. Не мешать ей проявлять себя. Все рычания, ворочанья животного в человеке не важны, пустяки. Полную свободу болоту! Вот на эту точку зрения станьте. Тогда все иначе осветится и вы поймете, что есть иная верность и иная задача у человека.

Аглая (так же). Какая?

Пущин (загораясь). Верность мысли. Задача мысли.

Аглая (мертвенно). К чему?

Пущин. Для нахождения истины.

Аглая. Какой истины? Что истина?

Пущин. Всякая правда, всякая правда научная, добытая неустрашимостью и строгостью мысли, прыжком и удилами, есть победа, великая победа.

Аглая (печально). Над чем?

Пущин. Над загадкой вселенной. Я расскажу вам сказку. (Пущин снова встает и, волнуясь, ходит взад и вперед, закинув слегка голову с свободными волнами волос.) Бог создал людей и сказал им, полуслепым: «Идите, мои бедные, ищите, спотыкайтесь, падайте, расшибайтесь и еще ищите, страдайте и, в полутемноте и в полуслепоте, пожирайте друг друга и червей дождевых»… И люди пошли и, спотыкаясь и пожирая друг друга и червей, ищут тем полуслепым светом мысли, и чудо совершается. (Пущин весь горит, светлеет, снова молодой.) Проходят столетия, тысячелетия, свет разгорается, ланцет мысли оттачивается, человек растет выше жизни, человек не боится повесить над колыбелью своего сына картину тощего волка и подпись под вечно голодным «Нападай или беги», потому что, зная, что в жизни человек человеку — волк, он сознал, что в белом свете мысли, в свете мозга, разума, человек человеку — брат. Брат, брат в свете мысли, брат, ищущий разгадки, куда и к чему идет вселенная. Вот, Аглая, одно утешение, одно спасение от скорби отступлений и смрада побед житейских. (Пущин проводит рукой по лицу, как бы просыпаясь, потом протягивает обе руки к Аглае.) Сюда, Аглая, ко мне! Вот вам отцовские руки уже немолодого человека, много опаленного жизнью и умудренного. Придите сюда. Я обойму вас, как брат. Аглая, не расставайтесь со мною. Слушайте, Аглая: мы с вами уйдем из болота; мы бросим все старое там, в Заречном. Вы продадите свое; у меня есть немного накопленных денег: хватит вам и детям года на три, четыре. Я все обдумал, Аглая, мой путь свободен — и вы со мною. Из-за вас я душил свою науку: я ведь был всегда с вами — вы это знаете. Теперь мы поедем в Париж Сколько уже лет зовет меня мой старый товарищ, Аглая, великий страдник мысли. Там новый путь, давно мне желанный, — там новая свобода вам и новая молодость, и там по-новому вы будете моим ассистентом… Учиться, мыслить, и потом — коллегами, вместе во всем коллегами, пока мне дана еще жизнь, мною страстно ненавидимая и высоко любимая! В поисках мысли — братьями, в лучшем, единственном бытии!.. Хотите, Аглая, милая, хотите?