Рассвет над волнами (сборник)

— Товарищ капитан второго ранга, отплытие намечено на такое-то число… Барк будет прицеплен к двум мощным буксирам — «Войникулу» и «Витязулу»… Будете держать связь с ведущим конвоя по радио… Погода в Атлантическом океане продолжает оставаться неблагоприятной. Мы могли бы подождать, но неизвестно, сколько придется ждать. Теперь все зависит от вас, товарищи. Вы моряки с опытом… Прошу всех высказать свое мнение… — Адмирал сделал паузу, но, поскольку все молчали, продолжал: — Хорошо, тогда смотрите путь следования…

Профир не верил своим ушам. Он ждал этого момента так долго, что теперь оказался неподготовлен к нему. Кровь стучала у него в висках, сердце сильно билось. Ему сообщили приказ: отплытие 12 октября в 9 часов 45 минут… Значит, он все же поведет «Мирчу». Переход будет тяжелым. Судно, лишенное собственных средств передвижения, пересечет Черное море, Эгейское море, Средиземное море, войдет в Атлантический океан через кладбище кораблей — Бискайский залив и далее, миновав пролив Ла-Манш, достигнет Северного моря…

Адмирал поднялся и показал путь движения конвоя на большой карте, висевшей на стене:

— Если все будет нормально, такого-то числа вы будете в… — Конец металлической указки остановился на конечном пункте. — Каково ваше мнение, товарищ Профир? А ваше, товарищ Брудан? Спрашиваю еще раз: у вас нет никаких замечаний?

Только теперь Профир посмотрел на Брудана — тот поднялся со своего места. Профир тоже поднялся. В один голос они ответили:

— Нет, товарищ адмирал. Адмирал широко улыбнулся:

— Тогда желаю вам счастливого пути! Или нет — попутного ветра и семь футов под килем, товарищи!

Профир крепко пожал руку адмиралу, вложив в это рукопожатие все чувства, которые испытывал в этот момент. Путь до «Мирчи» он проделал почти бегом. Быстро взбежал по трапу, звук дудки вахтенного матроса показался ему более четким и громким, чем когда-либо. Казалось, палуба «Мирчи» нетерпеливо дрожит под его шагами.

Он приказал собрать весь экипаж на верхней палубе. В течение долгих дней ожидания он не раз мысленно произносил речь, соответствующую такому торжественному случаю. Но, стоя перед людьми, с которыми его должны сдружить долгие дни и ночи в море, он смог лишь сказать:

— Товарищи, через два дня отплываем. Нам поставлена трудная задача, но я уверен, что вместе мы справимся с нею.

В горле застрял комок. Галстук сдавливал горло. Оглядев строй освещенных ярким солнцем матросов, старшего лейтенанта Кутяну, командир добавил:

— Вы свободны, товарищи. Завтра, за исключением вахты, всем увольнение в город.

На следующий день экипаж «Мирчи» заполонил улицы городка. Моряки с базы рассказывали, что матросы с «Мирчи» в тщательно отутюженной форме с важным видом ходили по улицам небольшими группами, афишируя свое превосходство над окружающими. Говорили они шепотом, с загадочным видом. Было это так или нет, в любом случае в душе многие завидовали им.

Мику видели в кафетерии на набережной все за тем же столиком. Кофе давно остыл в чашке, но Мику забыл о нем. Он сидел, согнувшись над столом, и писал. Письмо получилось короткое, большие буквы четко легли на бумагу:

В тот день Профир пришел домой позже обычного. Ему хотелось поговорить с Марией, с Богданом, поделиться переполнявшей его душу радостью. Он решил собрать чемодан и переселиться на «Мирчу» — осталось немного времени до отплытия и надо было предусмотреть все мелочи, обжиться на корабле.

Мария не спала. Она подняла голову с подушки — глаза у нее были красны от слез, лицо осунулось. И вся его радость улетучилась, когда он увидел эти следы страдания. Все же он проговорил:

— Мария, завтра я ухожу в море…

Она расплакалась:

— Как раз сейчас… А Богдан?..

— Что с ним? Что случилось?

— Он отказывается от всех своих планов… Поступает работать…

Профир не стал слушать ее дальше и направился в комнату Богдана. Парень спал глубоким сном. Профир слегка пошевелил его:

— Богдан… Богдан…

Сын проснулся. Завязалась беседа. Сначала говорили с опаской, потом все более откровенно. Говорили обо всем — о жизни, о том, что значит быть мужчиной. С удивлением и удовлетворением Профир открывал, что его сын вовсе не маменькин сынок, а мужчина в полном смысле этого слова. Богдан многого не знал о жизни, но готов был не пасовать перед трудностями.

Через некоторое время Профир крикнул:

— Мария, посмотри, у нас не осталось того старого вина?

Профир хранил на всякий случай в запечатанных сургучом бутылках прозрачное, с легкой желтизной, старое вино, источавшее ароматы поздней осени. Взял две рюмки, наполнил их. Мария с испугом следила за его жестами:

— Что ты делаешь, Петрикэ?

— Хочу чокнуться с Богданом.

Мария ничего не понимала:

— Вместо того чтобы отругать его…

— Ты разве не слышала, как я его ругал?

Мария не знала, о чем беседовали отец и сын, но видела, как они подняли рюмки. Богдан сказал:

— Счастья тебе, отец!

— И тебе тоже, сынок!

Она не слышала их разговора, но материнское сердце подсказывало, что случилось нечто очень важное. Важное и для Профира, и для Богдана.

Кутяну допоздна укладывал чемодан, прикидывая, что брать с собой и что не брать. В доме никого не было.

Хозяин ушел на работу, его жена — к соседям, дети играли на пустыре за забором. Вчера вечером он заплатил за квартиру. Турок посмотрел на него с удивлением:

— Что наша видит, господин Кутяну? Уходить от нас?

— Ухожу, дядюшка Али, ухожу.

— Зачем уходить? Наша плохо сделал? Мы любить тебя.

— Я знаю, дядюшка Али, но я уезжаю…

Кутяну прочитал в глазах турка огорчение. Он хорошо чувствовал себя среди этих искренних и добрых людей: не раз, возвращаясь в свою комнатку, он находил на столике цветы, а на накрытой салфеткой тарелке кусочки пахлавы или пирога с орехами. И вот теперь ему приходится расставаться с ними. Больше чем когда-либо он чувствовал себя одиноким, ужасно одиноким. Ему хотелось поговорить с кем-нибудь, открыть свою душу, ведь он отправлялся в дальний путь и доброе слово послужило бы бальзамом для его охваченной беспокойством души.

А на душе у него кошки скребли. Потому что за внешне благополучным, решительным, уверенным в себе скрывался другой Кутяну, который мучался, стараясь перебросить мостки к людям. Но, увы, эти мостки быстро рушились, словно были построены из песка. Офицеру никак не удавалось найти контакт с экипажем, и это его угнетало.

Он закончил укладывать чемодан: аккуратно разложил книги по навигации, несколько смен белья, туалетные принадлежности. Но, как бы он ни растягивал это занятие, время шло невыносимо медленно. Кутяну лег на кровать, заложив руки за голову, и лежал, уставившись в потолок, пока не зарябило в глазах. Его томило ожидание, он задыхался в этой маленькой комнате от одиночества. И тогда он поднялся и пошел в город. Из первого же автомата позвонил Анде. Ответила ее мать:

— Как, ты разве не знаешь? Анда сегодня утром уехала на совещание в уезд.

Он, глухо проговорил:

— Спасибо, — и направился вдоль берега. Несколько раз прошелся взад-вперед. Ему встретились несколько однокашников по военно-морскому училищу. Он хотел поговорить с ними, но те, поздоровавшись, направились по своим делам.

Кутяну вернулся домой, взял чемодан и отбыл на корабль. В вахтенном журнале появилась запись, что старший лейтенант Кутяну прибыл на борт раньше всех членов экипажа.

Отплытие

День отплытия будто специально выбрали, чтобы подвергнуть всех испытанию. По кораблю хлестал частый холодный дождь, подхватываемый порывами ветра. Волнение моря было сильным, и барк нервно подпрыгивал и вздрагивал, удерживаемый на швартовах. Два буксира — один у носа, другой у борта — натужно пыхтели. Выстроившиеся на палубе матросы с трудом держали равнение. Провожать барк пришли офицеры штаба флота. Промокшие музыканты старались прикрыть свои инструменты; по берегу бегал, щелкая аппаратом, фоторепортер. Построенный на берегу взвод солдат готовился отдать почести отплывающему кораблю.