Самопознание Дзено

— А вы разве не знали? — спросила старуха, широко раскрыв от удивления глаза.

Погруженный в свои мысли, я рассеянно пробормотал:

— Да нет, вчера-то я знал. Но я не был уверен, что речь идет именно о сегодняшнем дне.

И я ушел, любезно с ней попрощавшись. При этом я скрипел зубами, но так, чтобы она не услышала. Нужно было время, чтобы я нашел в себе мужество выражать свое недовольство на людях. Я зашел в городской сад и прогуливался там около получаса, стараясь разобраться в том, что произошло. Все было так ясно, что я отказывался понимать! Так внезапно, так безжалостно заставить меня выполнять взятое мною обязательство! Я чувствовал себя ужасно, совершенно ужасно. Я снова захромал, и на меня напало что-то вроде одышки. У меня часто бывают такие одышки: дышу я хорошо, но считаю вдохи, потому, что делаю их сознательно. У меня такое ощущение, будто я задохнусь, если забуду, что должен дышать.

В этот час я должен был бы уже сидеть в своей конторе, а еще бы лучше — в конторе Гуидо. Но я не мог уйти отсюда просто так. Что я буду делать потом? Да, мало походил этот день на предыдущий! Если б я хоть знал адрес этого проклятого учителя, который с помощью пения, оплаченного из моего же кармана, увел у меня мою любовницу!

В конце концов я вернулся к старушке. Я должен был передать через нее Карле что-нибудь такое, что заставило бы ее искать со мной встречи. Самое трудное было поскорее ее заполучить. Остальное не должно было представлять большого труда.

Я застал старуху у окна за штопкой чулок. Она сняла очки и взглянула на меня вопросительно и почти с испугом. Некоторое время я колебался. Потом сказал:

— А вы знаете, что Карла решила выйти за Лали?

У меня было такое чувство, будто я сообщаю эту новость самому себе: хотя Карла сообщила мне ее дважды, накануне я уделил ей слишком мало внимания. Вчера эти слова поразили только мой слух, но глубже не проникли. Сейчас же они дошли до самого нутра, которое буквально корчилось от боли.

Старушка смотрела на меня, словно в нерешительности. Она, конечно, боялась совершить какую-нибудь бестактность, за которую потом ее могли бы упрекнуть. И вдруг заговорила, откровенно сияя счастьем:

— Это вам сама Карла сказала? Тогда так оно и есть! По-моему, это чудесно! А вы как считаете?

И она радостно засмеялась, проклятая старуха, а я-то всегда думал, что она знает о моих отношениях с Карлой! Охотнее всего я бы ее прибил, но мне пришлось ограничиться замечанием, что лично я подождал бы, пока учитель как-то устроится. Мне кажется, что они поторопились.

Старая дама была так рада, что впервые стала со мной разговорчивой. Нет, она не разделяла моего мнения. Если женишься молодым, то карьеру можно сделать и после. Почему обязательно делать ее раньше? Карла так нетребовательна! К тому же и голос будет ей теперь стоить меньше, потому что в лице мужа она приобретала также и учителя.

Эти слова, которые, между прочим, можно было понять и как брошенный в мой адрес упрек в скупости, подали мне мысль, которая показалась мне превосходной и принесла даже временное облегчение. В конверте, который я всегда теперь носил в нагрудном кармане, должна была находиться довольно кругленькая сумма. Я вынул его из кармана, запечатал и протянул старухе, прося передать его Карле. Может, во мне говорило также и желание заплатить наконец приличествующим образом своей любовнице, но самым сильным желанием было увидеть ее и вновь получить в полное свое распоряжение. Карле придется со мной встретиться в любом случае — захочет ли она вернуть мне деньги, или сочтет возможным принять их, потому что тогда она должна будет меня поблагодарить. Я облегченно вздохнул: еще ничего не было кончено!

Старухе я сказал, что в пакете находится остаток той суммы, которая была вручена мне друзьями бедного Коплера. Потом, уже совершенно успокоившись, я попросил передать Карле, что на всю жизнь останусь ей добрым другом, и, понадобись ей поддержка, она смело может обращаться ко мне. Таким образом, я передал ей свой адрес, который был не чем иным, как адресом конторы Гуидо.

Ушел я гораздо более упругим шагом, чем пришел.

Но в тот же день у меня произошла ужасная ссора с Аугустой. Причем из-за совершенной чепухи. Я утверждал, что суп пересолен, а она уверяла, что нет. Решив, что она надо мной смеется, я пришел в страшную ярость и с такой силой дернул на себя скатерть, что все стоявшее на столе полетело на пол. Девочка, которая сидела на коленях у няньки, заплакала, и это тоже очень меня уязвило, потому что мне показалось, что даже этот крохотный рот в чем-то меня упрекает. Аугуста побледнела, как умела бледнеть только она, взяла девочку на руки и вышла. Я решил, что это уже слишком: что же я, собака, что ли, чтобы есть в полном одиночестве? Но она тут же вернулась, уже без ребенка, снова накрыла на стол, села и опустила в тарелку ложку, словно приготовившись есть.

Мысленно я еще продолжал чертыхаться, но уже понял, что был игрушкой в руках неуправляемых сил природы. Природа, которая без труда их накапливает, еще того легче выпускает их на волю. Теперь я проклинал Карлу, которая притворялась, будто все, что она делает, она делает ради блага моей жены! И вот каково в результате оказалось моей жене!

Аугуста, действуя согласно своей системе, которой она осталась верна до сих пор, увидев, в каком я состоянии, не стала ни возмущаться, ни спорить, ни плакать. Когда я робко начал просить у нее прощения, она пожелала объяснить мне только одну вещь: она вовсе не смеялась, она просто улыбнулась мне той самой улыбкой, которая мне так часто нравилась и которой я даже гордился.

Мне стало ужасно стыдно. Я попросил ее распорядиться, чтобы девочку принесли обратно, и, когда ее принесли, долго с ней играл. Потом посадил ее себе на голову и под ее платьицем, закрывавшим мне лицо, утер слезы, которые заставила меня пролить вовсе не Аугуста. Я играл с девочкой, зная, что так я приближаюсь к Аугусте, не унижаясь до извинений: и в самом деле, ее щеки вновь обрели свой обычный цвет.

Так что и этот день тоже закончился прекрасно, и вторая его половина очень напоминала вчерашний. Это было точно то же самое, как если бы утром Карла, как всегда, оказалась бы на месте. Все-таки я нашел способ облегчить душу. Я несколько раз попросил у Аугусты прощения, так как хотел, чтобы на ее уста вернулась материнская улыбка, которая появлялась, когда я делал или говорил всякие глупости. Горе мне, если бы я согнал с ее уст хотя бы одну из тех обычных ласковых улыбок, в которых выражалось, на мой взгляд, самое благожелательное, какое только можно представить, суждение о моей персоне.

Вечером мы снова заговорили о Гуидо. Судя по всему, его примирение с Адой было полным. Аугуста не могла надивиться доброте своей сестры. На этот раз настала моя очередь улыбаться, потому что было совершенно очевидно, что она не отдает себе отчета в собственной безграничной доброте. Я спросил:

— Так что же, если бы и я замарал наш дом, как замарал свой дом Гуидо, ты бы меня не простила?

Аугуста заколебалась.

— Но у нас есть наша девочка, — наконец воскликнула она, — а у Ады ведь нет ребенка, который связывал бы ее с этим человеком.

Она не любила Гуидо. Иногда я думаю, что она не могла простить ему то, что я страдал по его вине.

Несколько месяцев спустя Ада подарила Гуидо двух близнецов, и Гуидо так никогда и не понял, почему я поздравил его в тот день с таким жаром. Ведь теперь, когда он обзавелся детьми, он мог иметь дело со всеми служанками в доме, и это даже с точки зрения Аугусты не грозило ему решительно ничем.

Когда на следующее утро я нашел на столе у себя в конторе конверт с моим адресом, написанным рукою Карлы, я с облегчением вздохнул. Значит, ничего не было кончено и жизнь продолжала состоять из всех ставших для меня необходимыми компонентов. В кратких словах Карла назначала мне свидание в одиннадцать утра у входа в городской сад напротив ее дома. Таким образом, мы должны были встретиться хотя и не в ее комнате, но очень от нее близко.