Вороново крыло

— Что же предложили его светлость?

— Чтобы каждый из присутствующих внес по два пенса и оплатил мою долю. Ей-богу, не вру! Мне вручили деньги в оловянной кружке, которую меня тоже упросили принять в подарок. После этого мы отправились к Тому Спрингсу, от Тома в «Финиш», а из «Финиша» мы, то есть они попали в каталажку и послали за мной вызволять их как раз, когда я уже ложился спать.

— Неплохо живется этим молодым господам, — проговорил Эглантайн, — с утра и до ночи одни развлечения. И ведь никакой важности, никакого зазнайства, такие простые, открытые, мужественные молодцы.

— Хотите познакомиться с ними, Тайни? — спросил капитан.

— Если бы мне представился такой случай, уж я бы показал себя истинным джентльменом, — ответил Эглантайн.

— Ну так вы с ними непременно познакомитесь, и леди Биллингсгет будет заказывать духи вашей фирме. На следующей неделе вся наша компания обедает у рябого Боба, и вы будете моим гостем! — вскричал капитан, хлопнув восхищенного парфюмера по спине. — Ну, а теперь, мой милый, расскажите, как вы провели вечер.

— Я был в своем клубе, — отвечал, слегка покраснев, Эглантайн.

— Как, разве вы не были в театре с очаровательной черноглазой мисс? Кстати, как ее зовут?

— Не важно, как ее зовут, что вам до ее имени, капитан, — уклончиво отвечал Эглантайн отчасти из осторожности, отчасти же от смущения. С одной стороны, он не решался признаться, что это была мисс Крамп, а с другой стороны, ему не слишком хотелось, чтобы капитан ближе познакомился с его суженой.

— Боитесь за свои пять тысяч, ах вы, пройдоха! — как ни в чем не бывало продолжал капитан, тогда как на самом деле он был крайне обескуражен, ибо, сказать по правде, он только потому и утруждал себя рассказами о вышеупомянутом обеде и сулил свести Эглантайна с сиятельными лордами, что надеялся ублажить Эглантайна и выведать у него подробности о молодой леди с глазами, похожими на бильярдные шары. Из тех же соображений он попытался помириться с мистером Мосрозом, но, как мы видели, также потерпел полнейшую неудачу.

Будь читатель лучше знаком с мистером Уокером, ему бы не понадобилось вышеприведенное объяснение; но так как мы находимся всего лишь в самом начале нашей истории, кто же будет в состоянии разгадать его планы, если мы не возьмем на себя труд их объяснить?

Итак, краткий и исполненный достоинства ответ почтенного торговца бергамотным маслом: «Что вам до ее имени, капитан?» — чрезвычайно озадачил нашего героя; и хотя он и просидел еще добрых четверть часа и был необычайно любезен, и сделал несколько весьма искусных попыток навести разговор на интересующую его тему, парфюмер, несмотря ни на что, остался непреклонным; вернее, он был попросту напуган: сей бедный, толстый, робкий, простой и добродушный джентльмен неизменно оказывался жертвой мошенников и вечно попадал впросак и запутывался в ловушках, расставляемых тем или иным негодяем. К тому же, как все робкие люди, он умел притворяться и всегда чуял преследователя, как заяц чует гончую. Он то застывал на месте, то начинал петлять, то пускался опрометью бежать, и тогда-то ему приходил конец. Безошибочный инстинкт, порождаемый страхом, подсказывал ему, что капитан, задавая вопросы, что-то против него замышляет, поэтому он был начеку, нервничал и не знал, как отвечать. И, боже мой, как же он был благодарен своей звезде, когда подъехал экипаж леди Грогмор и привез обеих мисс Грогмор, которые отправлялись к трем часам на званый завтрак и которым к этому времени надо было сделать прически!

— Я загляну к вам попозже, Тайни, — проговорил капитан, когда услышал, что Эглантайна зовут к приехавшим.

— Непременно, капитан, очень буду рад, — отвечал парфюмер и с тяжелым сердцем направился в дамский зал.

— Убирайся с дороги, дьявол! — с проклятьями накинулся капитан на огромного кучера леди Грогмор, стоявшего в пунцовых панталонах в дверях и вдыхавшего неисчислимые ароматы, несущиеся из лавки; кучер в ужасе посторонился, и учтивый агент вышел из парикмахерской, не заметив усмешки мистера Мосроза.

Уокер был в бешенстве от своей неудачи и в бешенства зашагал по Бонд-стрит.

— Так или иначе, но я узнаю, где живет эта девица, клянусь небом, я это узнаю, хотя бы мне пришлось заплатить за это пять фунтов!

— Что верно, то верно, — неожиданно произнес рядом с ним чей-то мрачный низкий голос. — Что для вас значат деньги?

Уокер обернулся: это был Том Дейл.

Кто в Лондоне не знал маленького Тома Дейла? У него были щеки как яблочки, он каждое утро завивал волосы, под мышкой у него всегда торчали две свежие газеты, он не расставался с зонтиком, носил голубой галстук, коричневый сюртук и огромные башмаки с квадратными носами, в которых он фланировал по улицам. Он был вездесущ и знал все и вся. Он ежедневно попадался всем на глаза и был в курсе всего, что кто-либо когда-либо делал, хотя никому не было известно, что делает он сам. Про него говорили, что ему сто лет и что за все эти сто лет он ни разу не пообедал за свой счет. Он был похож на восковую фигуру с прозрачными, стеклянными, лишенными всякого выражения глазами; он всегда говорил с усмешкой, ему было известно, что вы ели за обедом за день до того, как с ним повстречались, и кто что ел за обедом в течение, по крайней мере, последних ста лет. Он был посвящен во все скандалы на свете от Бонд-стрит до Бред-стрит, он был знаком со всеми писателями, со всеми актерами, со всеми сколько-нибудь «выдающимися» личностями в городе и знал подробности личной жизни каждого из них. Не то чтобы он на самом деле был так уж хорошо осведомлен, но если ему не хватало фактов или изменяла память, у него всегда были наготове неизменно находящие спрос выдумки. Он был самым благожелательным существом на свете и, встречая вас, никогда не упускал случая рассказать вам какую-нибудь потрясающую гадость про вашего ближнего, а расставшись с вами, спешил оказать такую же услугу вам.

— Э-э, да разве деньги для вас что-нибудь значат, мой дорогой?! проговорил Том Дейл, который только что вышел от Эберса, где он пытался стрельнуть билет в оперу. — Вы же делаете их в Сити целыми бушелями, целыми тысячами. Я видел, что вы были у Эглантайна. Прекрасное заведение, лучшее во всем Лондоне. Пять шиллингов за кусок мыла, мой дорогой. Я таким мыться не могу. Ведь он, поди, наживает по несколько тысяч в год, а?

— Ей-богу, не знаю, Том, — отвечал капитан.

— Это вы-то не знаете? И не говорите. Вам, комиссионерам, известно все. Вам известно, что он выколачивает пять тысяч фунтов в год, а мог бы выколачивать и все десять, и вы прекрасно знаете — почему.

— Откуда же мне знать!

— Чепуха, не дурачьте старого бедного Тома: евреи, Амос, — вот куда уходят пятьдесят процентов всех барышей. Почему он не может занимать деньги у порядочного христианина?

— Да, я что-то слышал об этом, — рассмеялся капитан. — Но, черт возьми, Том, откуда вы-то все знаете?

— Это вы все знаете, любезнейший. Вы знаете, какую гнусную штуку сыграла с беднягой певица, чего стоили ему все эти кашемировые шали, Сторр и Мортимер, «Звезда и Подвязка». Куда приятнее обедать гороховым супом и кильками. Такими блюдами не брезгают люди и познатнее его, как вам прекрасно известно.

— Гороховый суп и кильки! Вы уже и об этом знаете?!

— Кто вызволил лорда Биллингсгета из долговой тюрьмы? Ах вы, негодник! — с многозначительной демонической усмешкой сказал Том Дейл. — Кто отказался идти в «Финиш»? Кому поднесли кружку с соверенами? И вы это вполне заслужили, дорогой мой, вполне заслужили. Говорили, что там было всего только полпенса, но мне-то лучше знать! — И Том Дейл закашлялся.

— Постойте, Том! — вскричал Уокер: его неожиданно осенила блестящая мысль. — Вы знаете все на свете и знакомы с театральным миром, не знали ли вы когда-нибудь актрису по имени Деланси?

— Конечно, знал, — в «Сэдлерс-Уэлзе» в шестнадцатом году. Ее настоящая фамилия была Бадж. Ею очень увлекался лорд Слэппер, дорогой мой. Она вышла замуж за младшего лакея его светлости по имени Крамп и принесла с собой в приданое пять тысяч фунтов; они держат в Банкерс-Билдингс трактир «Сапожная Щетка», и у них четырнадцать человек детей. А что, одна из дочек хорошенькая? И уж не за то ли, чтоб раздобыть все эти сведения, вы грозились не пожалеть пяти фунтов, а? Ба, кого я вижу? Мой дорогой Джонс, добрый день, дражайший друг!