Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 11

— Разве когда-нибудь знаешь, где Зэк пропадает, — сказал он. — Думаете, я заступаюсь за него? Ошибаетесь. Зэк сам за себя постоит.

— Ваш сын здесь! — заявил Джон Форд. — Я знаю. Старый Пирс бросил на нас подозрительный взгляд.

— Вы приходите в мой дом ночью, как воры, — сказал он, — и меня же пытаетесь уличить во лжи, да?

— Это ваш сын, как вор, ночью прокрался в комнату к моей внучке; именно поэтому я и желаю его видеть.

«Потом, — продолжал Дэн, — они долго молчали. Наконец Пирс сказал:

— Что-то не пойму: он, что же, поступил, как подлец?

Джон Форд ответил:

— Он на ней женится, или, клянусь богом, я убью его.

Казалось, старый Пирс, лежа неподвижно на подушках, обдумывал эти слова.

— Вы не знаете Зэка, — сказал он. — Я вам сочувствую и сочувствую дочке Рика Войси; но вы не знаете Зэка.

— Сочувствую! — простонал Джон Форд. — Он украл у меня внучку и будет за это наказан.

— Наказан! — вскричал старый Пирс. — Нас наказать нельзя, никого из нашего рода.

— Бог вас накажет, капитан Ян Пирс, вас и весь род ваш, это так же верно, как то, что я стою здесь.

Старый Пирс улыбнулся.

— Возможно, мистер Джон Форд; но только не вы, это так же верно, как то, что я лежу здесь. Вы не можете наказать его, не причинив зла себе, а этого вы никогда не сделаете.

И это сущая правда!»

Дэн продолжал дальше.

«Так вы мне не скажете, где ваш сын?

Но старый Пирс даже бровью не повел.

— Нет, — ответил он. — А теперь уходите. Я старик, лежу здесь один ночи напролет, ноги уже отказали мне, и дом не заперт; зайти может любой мерзавец; и вы думаете, я боюсь вас?

Нам нечем было крыть, и мы ушли, не проронив больше ни слова. Но старик-то! Он из головы у меня нейдет — девяносто два года и лежит вот так один-одинешенек. Кем бы он ни был, а поговаривают о нем всякое, и какой бы ни был у него сын, но он — мужчина. Дело не в его словах и не в страхе, какой он мог пережить тогда, но подумать только, что этот старикан вот так все время лежит там. Ну и мужество, ничего подобного никогда не видел…»

После этого мы сидели молча; сквозь густую листву уже пробивался рассвет. Со всех сторон раздавались шорохи, словно весь мир поворачивался во сне. Вдруг Дэн сказал:

— Он обманул меня. Я дал ему денег, чтобы он уехал я оставил ее в покое. Как вы думаете, она спит?

Он не просил участия, всякое сочувствие он счел бы за оскорбление; но он очень страдал.

— Устал, как собака, — сказал он под конец и лег на мою постель.

Сейчас уже день, я тоже устал, как собака…

V

Суббота, 6-е августа.

…Продолжаю свой рассказ с того, на чем оборвал его вчера… Мы с Дэном отправились в путь, как только миссис Хопгуд напоила нас кофе. Старая экономка на этот раз была любопытнее, подозрительнее и придирчивее, чем обычно. Она явно тревожилась: «Хэ-эпгуд, которому часто не спится, — судя по тому, что не слышно бывает его храпа, — этой ночью закричал: «Я слышу стук копыт!» А мы слышали его? И куда это мы так спешим сейчас? Ведь еще очень рано, и завтрак не готов. И Хэ-эпгуд сказал, что будет ливень. Мисс Пэшьенс еще не начинала играть на скрипке, а мистер Форд не выходил из своей комнаты. И как? И что? И почему?.. Ну и ну, глядите-ка, клещ! Что-то рановато для них!» Просто диву даешься, как она ловко хватает всякую такую нечисть, когда я даже разглядеть их не могу. Она спокойно зажала его между большим и указательным пальцами и принялась обрабатывать нас по другому поводу. Не успела она добраться до сути дела, как мы уже проглотили кофе и пустились в дорогу. Но когда мы выезжали, она бегом догнала нас, высоко поддерживая одной рукой юбку, глянула на нас своими умными и встревоженными глазами, окруженными густой сеткой мелких морщинок, и спросила:

— Признайтесь, вам жалко ее?

Вместо ответа мы только пожали плечами. Мы пробирались тропинками мимо запущенных скотных дворов, где полно свиней и грязной соломы, мимо фермеров с гладко выбритой верхней губой и бакенбардами; через засеянные поля, над которыми пели жаворонки. Вверх, вниз, не выпуская поводьев из рук, пока не добрались до гостиницы, где жил Дэн.

Перед нами в радужной дымке, принимавшей самые причудливые очертания, сверкала река. Казалось, небо сливается с землей. Нигде, кроме Девона, не видел я такого удивительно нежного единения. И всякое судно, почерневшее ли от времени, или совсем новехонькое, казалось в этих светлых водах сказочным кораблем. Высокие зеленые леса, красноватая земля, белые дома — все сливалось в опаловом мареве. Шел дождь, но сквозь тучи пробивалось солнце. Над нами проносились чайки — тени умерших мореходов, жадных до наживы.

Мы велели двум лодочникам отвезти нас к «Волшебнице». Они рьяно взялись за весла, но потом бросили грести.

— К «Волшебнице», сэр? — спросил один вежливо. — Это которая же?

В этом весь крестьянин с нашего Запада! Никогда не скажет вам «нет», никогда не упустит своей удачи, никогда не признается, что чего-то не знает или не может, независим, добродушен и всегда на страже своих интересов. Мы назвали Пирса.

— Капитан Зэхери Пирс! — Они обменялись полунасмешливым, полудовольным взглядом. — Вы это, небось, о «Подсолнечной». Она и есть. Э-гей, к «Подсолнечной»!

Когда мы перелезали через черный борт, я слышал, как один сказал другому:

— «Волшебница»! Подходящее название, благородное, лучше не придумаешь!

И оба рассмеялись, налегая на весла.

Нас встретил помощник капитана «Подсолнечной», или, как там ее, «Волшебницы», — высокий молодой парень в одной рубахе, дочерна загорелый, с сильными мускулами и татуировкой на руках, с темными кругами вокруг серых глаз от постоянных наблюдений за, погодой.

— Капитан как раз на борту, — сказал он. — Как видите, дел у нас по горло. А ну, пошевеливайся, сукины вы дети! — прикрикнул он на двух молодцов, которые бездельничали. По палубе тут и там волокли груз, увязывали и складывали его.

— Сегодня пятница; в среду при любых обстоятельствах мы выходим. Пройдите, пожалуйста, вот сюда. — Он проводил нас вниз по трапу в какую-то дыру, называвшуюся кают-компанией.

— Как мне доложить о вас? Ах, да! — Это относилось к Дэну. — Так вы мистер Треффри? Значит, мы компаньоны! — И на лице его заиграла мальчишеская радость.

— Смотрите! — сказал он. — Вам я могу кое-что показать. — И он отпер дверь каюты.

Казалось, там не было ничего, кроме большущего куска брезента, который, оттопырившись, свисал с верхней койки. Он откинул брезент. Потом была отодвинута нижняя койка и на ее месте обнаружился уродливый ствол снятого со станка пулемета.

— У нас таких шесть, — сообщил он шепотом и с такой невероятной таинственностью, что она только подчеркивала его природное простодушие.

— Наш капитан говорит, они сейчас там на вес золота. И винтовок у нас тоже порядочно, а боеприпасов полным-полно. Он и меня взял в долю. Все лучше, чем служить в пароходной компании да играть на палубе в крикет с пассажирами. Я уже решил, как повстречался с капитаном: все это побоку и куплю сахарную плантацию. Душа-человек, наш капитан! Пойду доложу ему. Всю ночь его не было; вернулся на борт, когда уже четыре склянки пробили; теперь прилег вздремнуть, но ради вас разбужу, не заругает.

Он вышел. Я гадал, что в Зэхери Пирсе могло привлечь такого вот юнца? Какой-нибудь сынок, один из двенадцати детей сельского пастора, не иначе, горит желанием застрелить нескольких негров, вечно ребячливый и простодушный.

Вернулся он с целой грудой бутылок.

— Что вы будете пить? Капитан выйдет через минуту. А мне надо наверх. Дел по горло.

Минут через пять Зэхери Пирс действительно вышел. Он даже не протянул нам руки, за что я проникся к нему уважением. Лицо у него было утомленное и еще более вызывающее, чем обычно.

— Слушаю вас, господа, — сказал он.

— Мы пришли спросить вас, как вы намерены дальше поступить? — сказал Дэн.