Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 11

За завтраком мы ели отбивные, диких голубей, грибы и тутовое варенье, пили восхитительную мадеру из простых стаканов. Я спросил старика, где он раздобыл ее? Он подозрительно поглядел на меня и, чуть наклонив голову, ответил:

— Она обошлась мне по два шиллинга бутылка, здесь ни у кого больше такой нет. В начале тридцатых… по два шиллинга бутылка… сейчас вина такого не сыщешь, да и людей таких тоже, — прибавил он, взглянув на Зэхери.

Зэхери улыбнулся и сказал:

— Никогда, отец, не доводилось вам совершать таких серьезных дел, к каким готовлюсь я сейчас!

В глазах старика мелькнуло презрение.

— Стало быть, в дальнее плавание собрался, Зэк, на своей «Волшебнице»?

— Да, — ответил Зэхери.

— И куда же ты думаешь идти на этой старой галоше?

— В Марокко.

— Фью! — присвистнул старик. — Там ничего нет; я знаю тот берег, как свои пять пальцев. — И он вытянул вперед свою жилистую, волосатую руку. Вдруг Зэхери словно прорвало:

— Под Могадором, там есть человек один… мой друг… уже два года. Концессии, контрабанда, порох… корсары, междоусобицы, деньги… вожди, пулеметы, султан… оружие… восстание… золото… — Он подробно изложил нам отчаянно дерзкий план, как с помощью торговых махинаций управлять колесом политической жизни.

— Тебе не дадут туда даже добраться, — заметил старый Пирс.

— Не дадут? — вскинулся Зэхери. — Ну да, еще как дадут, только бы уехать. Когда произойдет смена власти, я стану там богатым человеком.

— Ты не уедешь, — сказал на это старик.

Зэхери вытащил лист бумаги, испещренный цифрами. У него уже все было рассчитано. Столько-то на снаряжение, столько-то на товар, столько-то на концессии, столько-то на непредвиденный случай.

— До последнего гроша! — заключил он. — Без малого тысяча. Судно готово, но если я не доберусь туда за месяц, все дело провалится.

Ему нужны деньги — вот чем объяснялась его откровенность; мы отнеслись к этому так, как и подобает в подобных случаях.

— Безрассудство, — пробормотал старик, обратив взгляд к морю.

— Нет, — возразил Зэхери.

И одно это слово было красноречивее всех, сказанных ранее. Нет, этот парень не мечтатель. Возможно, план его и рискованный и не совсем законный, но сам он твердо знает, чего добивается.

— Ладно! — промолвил старый Пирс. — Пять сотен из своего кармана я тебе выложу, хотя бы ради того, чтобы узнать, на что ты годишься. Отвези меня в дом!

Зэхери отвез его туда в кресле, но вскоре вернулся.

— Вот чек на пятьсот фунтов! — сказал он, показывая его. — Мистер Треффри, дайте мне такой же, и вы получите треть прибыли.

Я ожидал, что Дэн откажет наотрез. Однако он лишь спросил:

— Это даст вам возможность уехать?

Зэхери ответил:

— Это позволит мне выйти в море через две недели.

— Хорошо! — медленно проговорил Дэн. — Дайте мне расписку. Через четырнадцать дней быть в море и честно вернуть мою долю — пятьсот фунтов, ни больше, ни меньше.

Я опять было подумал, что Пирс ухватится за такое предложение, однако он подпер рукой подбородок и поглядел на Дэна, а Дэн на него. Пока они так сверлили друг друга взглядом, вошла Пейшнс с котенком на руках.

— Смотрите! — сказала она. — Ну разве не прелесть?

Котенок, цепляясь коготками, карабкался вверх по ее шее. Я заметил выражение глаз обоих мужчин, когда они смотрели на Пейшнс, и вдруг понял, чего оба добиваются. Котенок потерся о щеку Пейшнс, потерял равновесие и полетел вниз, цепляясь за ее платье. Она подхватила его и вышла. Один из нас — кто, не знаю, — вздохнул, а Пирс воскликнул:

— По рукам! Сделка состоялась.

— Прощайте, мистер Пирс, — сказал Дэн. — Полагаю, это все, чего вы хотели от меня. Моя лошадь ждет меня в деревне. Вы проводите Пейшнс домой, Джордж?

Мы услышали на дороге быстрое цоканье копыт; Пирс вдруг попросил извинения и исчез.

Его предприятие может показаться романтичным и бессмысленным, однако оно вполне практично. Он гонится за наживой! Вспомните Дрейка, Рэйли, Хоукинса, Оксенхема! Но чем это романтичнее, тем подозрительнее. А что, если и они тоже лишь гнались за наживой?..

Я ушел в сосняк. Земля там, подобно спинке пчелы, вся в золотисто-черную полоску; внизу синеет море, а над вереском белые ленивые облака и гудящие шмели; во всем такая нега, настоящий летний день в Девоне. Неожиданно я наскочил на Пирса, который стоял на краю обрыва, а под ним, в пещерке, сидела Пейшнс, глядя на него. Я услышал, как он позвал:

— Пейшнс… Пейшнс!

Звук его голоса и нежное, удивленное выражение ее лица взбесили меня. Что она понимает в любви, в ее-то возрасте? Да и что общего между ними?

Он поспешил сказать мне, что она уже на пути домой, и подвез меня на старой серой лошадке до переправы. По дороге он снова вернулся к своему недавнему предложению.

— Едемте со мной, — сказал он. — Прессой нельзя пренебрегать; а возможности вы сами можете себе представить. Это одна из немногих доступных для нас стран. Только бы мне начать дело, вы себе не представляете, какой размах оно примет. Вы сможете ездить, куда захотите, у вас будет все, что душе угодно, но, конечно, в пределах разумного.

Я ответил со всею резкостью, на какую был способен (и все же не так резко, как мне хотелось бы), что считаю его план безрассудным. На самом же деле он кажется мне даже слишком трезвым; но каким бы ни казался этот план на первый взгляд, суть его отражает характер того, кто его придумал.

— Подумайте, — настаивал он, словно читая мои мысли. — Можете пользоваться своим положением, как вздумаете. На страницах газет, разумеется. Это уж вопрос ремесла — и только; я бы и сам справился, было б у меня время. В остальном… в остальном будете сами себе хозяином.

В этих трех словах вся суть этого малого, Пирса, — «Сам себе хозяин!» Ни правил, ни законов, ни даже таинственных уз, связанных с понятием мужской чести. «Сам себе хозяин!» Никаких идеалов; никаких принципов; никакого поклонения идолам; никаких непреодолимых преград! Но упорства у этого малого, что у старого английского дога. С ответом «нет» он никогда не примирится.

— Подумайте, — повторил он. — Ответите в любой день — у меня их впереди целых четырнадцать… Глядите! Вон она!

Я подумал, что это он о Пейшнс, но оказалось, — о своей старой посудине, неподвижно черневшей на середине реки в ярких лучах солнца, с желто-белой трубой и без всяких признаков жизни на палубе.

— Вот она, моя «Волшебница»! Двенадцать узлов делает; кто бы мог подумать! Ну, всего хорошего! Заходите. Жду ответа в любое время. А сейчас тороплюсь на борт.

Переправляясь через реку, я видел, как он уселся на корму своей утлой лодчонки, и солнечный венец окружал его соломенную шляпу.

Пройдя по дороге около мили, я наткнулся на Пейшнс, сидевшую возле изгороди. Мы пошли вдвоем меж холмов, — девонширских холмов, высоких, как дома, поросших плющом и папоротником, ежевикой, орешником и жимолостью.

— Вы верите в бога? — вдруг спросила она. — Дедушкин бог — он страшный. Вот когда я играю на скрипке, я чувствую бога; но дедов бог такой строгий… Вы понимаете, что я имею в виду: море, ветер, деревья и краски — они заставляют вас чувствовать. Но я не верю, что смысл жизни только в доброте. Разве самое важное — это быть доброй? Когда я бываю добрая, то меня просто зло разбирает. — Она протянула руку, сорвала с живой изгороди цветок и медленно оборвала лепестки. — Как бы вы поступили, — зашептала она, — если бы вам чего-то хотелось, но вы этого боитесь? Хотя, наверное, вы никогда ничего не боитесь! — прибавила она, желая меня поддеть.

Я признался, что иногда и я боюсь, но чаще боюсь, как бы не испугаться.

— Как здорово! И я не боюсь ни болезней, ни дедушки, ни его бога; но… я хочу быть независимой. А когда чего-нибудь очень хочешь, то боишься, что этого не будет.

Я вспомнил, как говорил о независимости Зэхери Пирс: «Сам себе хозяин!»

— Почему вы так смотрите на меня? — спросила она.

Я пробормотал: