Мать выходит замуж

Да, нелегко выбиться в люди. Дяде надоело работать на других, получать жалкие гроши и иной раз по целым суткам не слезать с козел. Дальние поездки с товаром, бессонные ночи, скверная пища, захудалые лошади, которые держались на ногах только благодаря оглоблям. Хозяин дяди был человек образованный, с дипломом. Уж если ему не совестно держать плохих лошадей, отчего рабочему человеку, который довольно навидался богатых, чтобы знать, каким путем они добывают деньги, — отчего бы ему тоже не купить у цыган пару старых кляч и добрый кнут и не трудиться на самого себя? Нашлась свободная усадьба. Ее никто не хотел покупать. Про нее ходила дурная молва: говорили, что там случались убийства и самоубийства и что там был воровской притон. Никто не хотел в ней жить. Дом разрушился. Когда наступала пора боронить и засевать худосочную пашню, владелец усадьбы иногда наезжал в Хагбю со своими работниками. А если он сюда не заглядывал, все зарастало сорняком. Эту усадьбу дядя и взял в аренду. Плата за аренду была невелика: пятьдесят рабочих дней.

— Черт возьми, у меня скоро дети подрастут, — говорил дядя.

Старшему из моих двоюродных братьев исполнилось десять лет. Семилетним мальчишкой он уже возил товар вместе с отцом. Колеся по Викбуланду и Кольмордену, он каждую ночь засыпал прямо на ящиках, а измученные, забитые, тощие лошади несли его в Линчёпинг, в Сёдерчёпинг, в Финспонг или Реймире на большие ежегодные ярмарки. Дядя и жена норчёпингского торговца сукном, сидя на облучке, вели непонятные мальчику разговоры. Ярмарки обычно происходили осенью, когда наемные работники получали расчет.

Иной раз рядом с дядей восседал сам торговец или его помощник, с неизменной бутылкой в руке. Почти все торговцы Норчёпинга посылали товары на дальние ярмарки.

Дядя водки не пил. За это его и ценили торговцы, отправлявшие товары на ярмарку. Впрочем, дядя и не нуждался в водке. Что-то другое кипело в нем и подхлестывало его сильнее, чем это могла бы сделать водка. Какая-то лихорадочная сила гнала его вперед. Он бил людей и лошадей, если они мешали ему на пути.

Однажды он пнул ногой пьяного кучера, крикнув ему: «Не будешь торчать на дороге, болван!» В другой раз, по пути между Норчёпингом и Сёдерчёпингом, он сбросил с козел жену богатого торговца платьем: она слишком много выпила. «Пройдись-ка лучше остаток пути, по крайней мере протрезвишься до дома, ослица», — заявил дядя, хотя незадолго до этого пересмеивался и заигрывал с ней. Ей пришлось идти пешком двадцать километров. Разумеется, она протрезвилась, пока добралась до дома. Ее встретили дети и служанка. Муж в это время ездил с другим возчиком на другую ярмарку.

Дядя пользовался дурной славой, потому что ни с того ни с сего лез в драку и жестоко обращался с животными.

— Впрочем, дело не в том, главное — поспеть вовремя, — говорили торговцы и наперебой старались заполучить дядю в возницы.

— Нрав у него подлый, нападает без предупреждения, не угадаешь, когда ему вожжа под хвост попадет, — так говорили о дяде.

Но, несмотря на такой нрав, несмотря на то, что нельзя было заранее знать, какое слово его заденет, в работе на него можно было положиться.

И вот он стоит в нашем домике на равнине и, теребя кончики усов, прислушивается к разговору. Меня беседа матери с хозяином не занимает. Я совершенно поглощена наблюдением за дядиным лицом. На этом лице все отражается так живо, так занятно, что я не могу отвести от него взгляда и не обращаю внимания на остальных.

— А десять крон? Подарил я их вам, что ли? — спрашивает хозяин.

— Берите что угодно из нашего барахла, — устало отвечает мать.

В глазах дяди вспыхивает огонек.

— А продукты, которые я дал в счет жалованья, мука, овощи?

— Мешки с продуктами в сенях, я не собираюсь их украсть.

— Там осталось меньше половины.

— Что ж я могу поделать? У меня нет денег. А надрываться на мужской работе я тоже не могу. Да вы и сами меня не возьмете. Делайте, что хотите, я ничем не могу помочь.

— Если бы ты постаралась как следует, Стенман вернулся бы домой, — упорствовал хозяин.

— Поезжайте сами и уговорите его, если можете. Я вам дам адрес.

— Черт возьми! Гедвиг, что ли, к тебе нанималась? Слыхал, нет у нее денег. — Дядя сделал несколько шагов вперед.

— Замолчи, Янне, это не твое дело. У нас было хорошее место, и хозяин всегда поступал с нами по совести.

«Хозяин» просиял и собирался сказать что-то примирительное, — я это сразу почувствовала, — но дядя все испортил.

— Ты просто дура, Гедвиг. Кой черт ты теряешь время на болтовню? Собираешься ты ехать или нет? Катись-ка отсюда, парень, или помоги нам снести вещи.

— Тебя-то я хорошо знаю! — сказал разозленный крестьянин.

— Вот как? А ты не врешь? Если бы ты меня знал, ты давно убрался бы отсюда подобру-поздорову.

— У твоих лошадей хребты переломаны. Тебя за одно это могут засудить. Я вот пойду к ленсману насчет Стенмана, кстати скажу ему и про тебя. Проклятые бродяги, вот вы кто! Я вам покажу, как надувать честных людей! — Хозяин неустрашимо стоял на месте, ругая бродяг и мошенников.

Дядя молчал, ожесточенно дергая усы.

— Янне, — угрожающе сказала мать, — Янне! Не вздумай давать волю рукам. Хозяин прав, он все время поступал со мной по совести. А теперь уходите, прошу вас, пока он не начал скандалить, — быстро добавила она, обращаясь к хозяину.

Я и в самом деле заметила, как в длинном худом лице дяди что-то задрожало. Сухие длинные пальцы все ожесточенней дергали концы усов, а сам он придвинулся ближе к хозяину.

— Янне, подумай о том, что ты делаешь! Я стукну тебя по башке, если ты станешь безобразничать, — с угрозой сказала мать. — Уйдите, Христа ради, — обратилась она к крестьянину. — Уйдите же. Разве вы не понимаете, что это просто глупо. Идите к ленсману, делайте что хотите, только уйдите отсюда!

Но тут дядя, оставив наконец в покое свои усы, пошел к двери, отворил ее, и мы вздохнули было с облегчением. Хозяин не без гордости взглянул на мать, очевидно собираясь сесть — и продолжать разговор. Он стоял около моего дивана.

Но тут дядя вернулся, схватил хозяина в охапку, вынес его во двор и поставил на снег рядом с лошадьми.

— Попробуй сказать, что я тебя бил. Можешь теперь ругаться сколько влезет, у тебя время есть, тебе торопиться некуда.

Мать совершенно растерялась, я тоже. Дядя начал выносить вещи. Ольга не показывалась.

Постояв несколько минут на дворе, хозяин стал снова подниматься по лестнице. Услышав его шаги в сенях, мать отворила дверь, но он остановился у двери Ольги, собираясь войти к ней.

— Отложили бы до другого раза. Скоро обед, Карлберг вернется и из-за вас поколотит Ольгу, — сердито сказала мать.

— Ха, ха, ха, каков гусь! Черт возьми, Гедвиг, уж не думаешь ли ты, что его самого нельзя отколотить только потому, что он дал тебе десять крон? — Дядя кричал так громко, что Ольга наверняка слышала каждое слово.

— Я не знаю, каков он гусь, но знаю, что Ольгин муж — ревнивый дурак, а хозяину это известно, и он должен бы быть поосторожнее, — сказала мать.

Хозяин вышел, не ответив ни слова.

Вернувшись к обеду, Карлберг помог грузить самые тяжелые вещи. Дядя на каждом шагу сыпал проклятиями, и при этом такими забористыми, что Карлберг хохотал во все горло. Мать и Ольга тоже не могли удержаться от смеха. Я не понимала всех замысловатых оборотов дядиной речи, но тоже смеялась. У нас в доме уже давно никто не смеялся. Но смех этот, казалось, вот-вот превратится в слезы.

Когда нам с матерью пришлось перебраться в «паточный» домик, я еще не сознавала, что в нашей жизни наступает полоса унижения, но теперь мне все было ясно. Будущее рисовалось мне в пелене грязи, голода, ссор, насекомых, болезней, и сквозь эту пелену я отчетливо видела пьяного отчима, оскорбляющего мать.

Мы собирались переселиться в «поместье» — в пользующееся худой славой Хагбю. Вместо платы мать будет помогать дядиной семье по хозяйству.