Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны

— Не знаю. Что-то не сочиняют. Сонаты Паркинсона. Какой ужас!

Начался спор о сонатах Паркинсона, который с каждой минутой становился все жарче, отвлеченнее и непонятнее для мистера Бантинга. Он поворачивал голову то в одну, то другую сторону, следя за спорщиками, но так ничего и не узнал про Паркинсона, — не узнал даже, существует ли такой человек, или это миф. Мистер Бантинг был согласен с Крисом, что Эрнест не стал бы ни покупать, ни играть, ни слушать сонаты, сочиненные человеком по фамилии Паркинсон, но в остальном этот спор казался ему глупым и бесцельным.

— Можешь говорить все что угодно, — заявил Эрнест, — но немцы великий народ и как музыканты не имеют себе равных.

— Я бы этого не сказал, — вмешался в спор мистер Бантинг. — И музыка у них бывает дрянная. Например, Бах... фуги эти самые. А то эти дурацкие финтифлюшки — этюды...

— Это Шопена. Он, кстати сказать, поляк.

Мистер Бантинг пощадил Шопена и снова накинулся на Баха. — Не понимаю, Эрнест, почему ты играешь эти фуги? Неужели у нас нет своей, английской музыки?

— Искусство, — провозгласил Эрнест, — не знает национальных рубежей. — А Джули вдруг добавила, подзуживая спорщиков: — Как сказал поэт.

— Я не понимаю твоего отношения к Германии, — продолжал мистер Бантинг. — Можно подумать, что в тебе нет патриотизма.

— Может быть, и нет.

Мистер Бантинг возмутился до глубины души; он даже слегка покраснел. — Вот уж не думал, что придется мне когда-нибудь услышать от сына такие слова. Ты это серьезно?

— Я своим умом живу.

— А при Гитлере ты бы этого не мог.

— И при Гитлере и при ком угодно. Я, конечно, не хочу, чтобы у нас здесь был гитлеровский режим. Я верю в демократию.

— А-а! — с облегчением сказал мистер Бантинг, решив, что в словах Эрнеста о патриотизме таился какой-то иной смысл, доступный пониманию только «высоколобых». Для него же, как человека практического, вопрос стоял проще: британская империя против гуннов. Мистер Бантинг вспомнил последнюю войну, и многое, что лежало погребенным в его памяти, снова воскресло: «Лузитания», немецкие зверства в Бельгии, вытягивание из населения денег на военные нужды и жульнические махинации, в которых все эти деньги пропали. Эрнест многого не знает; он слишком молод.

Но тут Эрнест прервал его размышления. Оказалось, что он знал очень много о той войне и ее последствиях. Он знал гораздо больше отца и вполне мог переспорить его.

— Если бы мы отнеслись к немцам справедливо...

Мистер Бантинг вскипел. Собственно говоря, он кипел уже давно, но до сих пор ему удавалось сдерживать себя, а сейчас он ощутил потребность дать, наконец, выход своему негодованию.

— Отнеслись справедливо? А они бы к нам как отнеслись? Да их совсем надо было придушить!

— Браво, браво! — воскликнул Крис, оказывая неожиданную поддержку отцу, что пришлось бы тому гораздо более по душе, если бы Крис тут же не добавил: — Просто не дождусь, когда меня возьмут в армию!

— Прекрасно, — сказал Эрнест. — Но вот увидите: когда эта бойня и разрушение кончатся, мы опять сядем с немцами за один стол и будем сообща налаживать жизнь. И если опять будет заключен несправедливый мир, начнется еще одна война и следом за ней другая, и так до бесконечности.

— Пока что мы их не побили, — весьма практически заметил Крис. — Подожди, die Luftwaffe еще даст о себе знать.

— Побьем, побьем, да еще как, — сказал мистер Бантинг, учуяв в словах Криса пораженческие настроения. Сыновья раздражали его, и Крис, пожалуй, даже больше, чем Эрнест, потому что он вечно совался с этой Luftwaffe. Мистеру Бантингу не сразу удалось выяснить, что это странное слово значит всего-навсего «германские воздушные силы». Так почему не говорить именно так или еще лучше: «воздушные силы гуннов», если уж выражаться точно?

Мистер Бантинг чувствовал, что из всех обитателей «Золотого дождя» единственный, кто действительно хочет побить немцев, это он сам, и только он занимает здесь твердую и смелую позицию, как и подобает истинному Джон Булю. К войне надо относиться так же, как и ко всему остальному, говорил он сыновьям; хочешь выйти победителем, впрягись в нее, не жалея сил.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Когда в следующую субботу мистер Бантинг подымался вверх по Кэмберленд-авеню, из его фибрового чемоданчика чуть слышно доносился звон стеклянной посуды. Источником этого звона, весьма музыкального, особенно на слух мистера Бантинга, были две бутылки «принца Чарли». Две бутылки! Вот уж сколько времени у мистера Бантинга не было в доме ни одной, но сегодня он впервые получил жалованье заведующего железо-скобяным отделом.

Мистер Бантинг пил виски исключительно с лечебными целями, имея в виду свой желудок. Виски обладало то ли слабительными свойствами, то ли уменьшало выделение газов; откровенно говоря, точно он не помнил, но «Домашний лекарь» высказывался в пользу этого напитка, предостерегая, однако, против злоупотребления им; что, конечно, не относилось к мистеру Бантингу. Его беспокоила вторая бутылка, приобретение которой граничило с расточительством. Впрочем, она была куплена потому, что мистер Бантинг опасался неминуемого введения военного бюджета. Министр финансов уже не раз опережал его в этой области, повышая налог на виски, когда, казалось, повышать было уже некуда. Таким образом, покупая вторую бутылку, мистер Бантинг руководствовался принципами экономии. Однако вдаваться в подобные объяснения дома было бы рискованно, — их могут встретить скептически, и, что еще хуже, дети способны воспользоваться этим случаем и накупить себе дребедени, на которую министр финансов и не подумает повышать налог. Разумнее всего будет спрягать вторую бутылку в шкаф в спальне — для гостей.

Мистер Бантинг поднимался в гору медленней обычного; от спешки его удерживал легкий звон, доносившийся из чемоданчика. Кроме того, знакомая дорога так менялась теперь день ото дня, что тут было на что посмотреть. Мешки с песком вокруг телефонной будки, мешки с песком вокруг поста воздушного наблюдения, мешки с песком в окнах. Широкая белая полоса вдоль тротуара и вокруг каждого дерева. Получалось довольно красиво, — так, вероятно, делают на континенте. То тут, то там земляные щели в садах или пустой дом с заколоченными окнами. Все это было в новинку мистеру Бантингу, потому что на неделе он возвращался домой поздно, в первобытной тьме, освещая дорогу фонариком. Поравнявшись с почтовым ящиком, он бросил на него недоверчивый взгляд, стараясь запечатлеть в памяти его местоположение, чтобы не натыкаться впотьмах на этот предмет, ибо несчастные случаи на затемненных улицах уже бывали.

Мистера Бантинга радовали даже эти скромные признаки серьезного отношения к войне. С тех пор как он развернул утром «Сирену», туман сомнений просочился во все закоулки его мозга, и мысли у него весь день были мрачные. Мистер Бантинг безоговорочно, со всей присущей ему наивностью, веровал в «Сирену», но он никак не мог понять, почему сегодня она рисовала в самых розовых красках легкий путь к победе, а на следующий день погружалась в уныние. В сегодняшнем номере специальный корреспондент дал крайне безрадостную картину событий в европейском дипломатическом мире. Эта перемена тона была просто удручающей. Мистер Бантинг всегда с нетерпением ждал субботнего подвала дипломатического обозревателя «Сирены»; обычно они были написаны в бодрых тонах и приправлены весьма приятными для читателя намеками, суть коих сводилась к следующему то, что расценивается как промах англичан, на самом деле есть не что иное, как с большим искусством замаскированные образцы дипломатической дальновидности, а кажущаяся бездеятельность правительства, — всего лишь ширма, под прикрытием которой делаются хитрейшие закулисные ходы. Еженедельное чтение этих статей убеждало вас в том, что Гитлера водят за нос. Но страшные откровения сегодняшнего номера «Сирены» были равносильны признанию, что ловушка захлопнулась, но попался в нее не Гитлер, а лорд Галифакс. Дальновидный обозреватель, писания которого наводили вас на мысль, что он запросто вхож в кабинеты военных министров всех стран Европы, с прискорбием признавался, что видел но дальше своего носа.