Барчестерские башни

А он, глупый, слабый, любящий отец, не хотел сказать единственного слова, хотя это слово разъяснило бы все. Пролились бы потоки слез, и через десять минут все обитатели дома знали бы истинное положение дел. Отец был бы счастлив. Сестра расцеловала бы сестру и попросила бы у нее тысячу раз прощения. Архидьякон извинился бы, недоуменно поднял бы брови и лег бы спать успокоенным. А мистер Эйрбин... мистер Эйрбин увидел бы Элинор во сне, проснулся бы утром влюбленный и, засыпая следующей ночью, строил бы матримониальные планы. Но увы! Всему этому не суждено было сбыться.

Мистер Хардинг медленно сложил письмо, отдал его Элинор, поцеловал ее в лоб и призвал на нее благословение божье. Потом он уныло побрел к себе в комнату.

Едва он ушел, как в дверь снова постучали и чопорная горничная миссис Грантли спросила, не сможет ли миссис Болд любезно уделить архидьякону две минуты для беседы в его кабинете, если это ее не очень затруднит. Архидьякон будет ей очень благодарен и не задержит ее более, чем на две минуты.

Элинор подумала, что это ее очень затруднит — она была утомлена, измучена, расстроена, и доктор Грантли в эту минуту внушал ей чувства, менее всего похожие на дружескую привязанность. Однако трусость не была ей свойственна, и она сказала, что будет в кабинете через пять минут. Поправив прическу и надев чепец, Элинор с бьющимся сердцем спустилась вниз.

ГЛАВА XXIX

Серьезный разговор

Есть люди, обожающие серьезные разговоры, особенно когда дают советы и читают нотации они сами, и, быть может, архидьякон принадлежал к их числу. Однако на этот раз он готовился к предстоящему объяснению без всякого удовольствия. При всех своих недостатках он был воспитанным человеком и не мог не чувствовать, что, браня Элинор под своим кровом, он нарушает правила гостеприимства. Кроме того, он не был уверен, что возьмет верх. Его жена объявила, что это ему ни в коем случае не удастся, а он доверял суждениям жены. Однако он был совершенно убежден, что поведение Элинор неприлично и что его долг — заставить ее образумиться, а потому совесть не позволила ему внять совету жены и спокойно лечь спать.

Лицо Элинор, когда она вошла в кабинет, отнюдь его не ободрило. Она всегда держалась мягко и кротко, но в ее глазах светилось что-то, что не располагало делать ей выговоры. И она не привыкла их выслушивать. С тех пор как она вышла из детской, ее никто не пытался бранить, кроме архидьякона, а его попытки обычно терпели неудачу. Но и они прекратились с ее замужеством, и теперь, услышав ее спокойные шаги, он почти пожалел, что не последовал совету жены.

Доктор Грантли начал с извинений за то, что так затруднил ее. Она попросила его не беспокоиться, заверила его, что спуститься по лестнице ей было нисколько не трудно, а потом села и стала терпеливо ждать, когда он начнет атаку.

— Милая Элинор — сказал он.— Надеюсь, вы не усомнитесь, что я ваш искренний друг.— Элинор молчала, и он продолжал:— Имей вы брата, я, вероятно, не стал бы докучать вам тем, что собираюсь сейчас сказать. Но, думаю, вам должно быть приятно знать, что возле вас есть человек, которого ваше счастье заботит так же, как оно заботило бы вашего брата.

— У меня никогда не было брата,— сказала она.

— Я знаю и потому-то и говорю с вами теперь.

— У меня никогда не было брата,— повторила она.— Но я не ощущала в нем нужды. Папа был для меня и отцом и братом.

— Он превосходнейший человек и самый любящий отец, но...

— Да, самый превосходный и самый любящий отец на свете. И пока он жив, мне не нужны будут ничьи советы, кроме его советов.

Это несколько сбило архидьякона. Оспаривать мнение свояченицы о ее отце он, конечно, не мог, но не мог и согласиться с ней. Он пытался дать ей понять, что предлагает свою помощь, поскольку ее отец — мягкосердечный добряк, не знающий жизни, но сказать это прямо было невозможно. И теперь ему пришлось сразу приступить к изложению своего совета, не получив от нее подтверждения, что она в этом совете нуждается и будет за него благодарна.

— Сьюзен сказала мне, что вы получили сегодня письмо от мистера Слоупа.

— Да, папа привез его из города. Разве он вам не сказал?

— И Сьюзен сказала, что вы не захотели сообщить ей его содержание.

— По-моему, она меня об этом не просила. Впрочем, я ей не ответила бы. Мне кажется, расспрашивать о личных письмах — дурной тон. Их показывают, если хотят, но об этом не просят.

— Конечно. Да, конечно. Вы правы. Но ведь то, что вы получили письмо от мистера Слоупа и не хотите показать его своим друзьям... такое обстоятельство может вызвать... Э... удивление, даже подозрение...

— Подозрение? — не повышая голоса, повторила она своим обычным мягким тоном и все же со жгучим негодованием.— Кто же меня подозревает и в чем? — Но архидьякон не был готов объяснить природу своих подозрений, и после паузы Элинор продолжала: — Да, доктор Грантли, я не показала Сьюзен письмо мистера Слоупа. Я не могла его никому показывать до того, как с ним ознакомился папа. Если же вы хотите прочесть его теперь, то читайте.— Она протянула ему письмо через стол.

Такая нежданная покладистость расстроила тактический план архидьякона. Однако он взял письмо, внимательно его прочел, а потом сложил, бросил на стол и прижал ладонью. Ему оно показалось почти во всех отношениях письмом счастливого жениха, оно подтвердило худшие его подозрения, а в том, что Элинор позволила ему прочесть это послание, он усмотрел лишь желание объявить о своем праве получать от мистера Слоупа любовные письма. Содержания же эпистолы он просто не заметил, настолько его поглотила мысль о близящейся свадьбе.

— Будьте добры, мистер Грантли, верните мне письмо. Архидьякон взял письмо со стола, но не отдал его Элинор.

— И мистер Хардинг его читал? — спросил он.

— Разумеется! Оно предназначалось для него. И посвящено только его делу,— конечно, я дала ему его прочесть.

— И вы считаете, Элинор, что вам... что даме в вашем положении прилично получать такие письма от мистера Слоупа?

— Вполне прилично,— ответила она, возможно, из упрямства и, возможно, на минуту забыв про фамильярное упоминание о ее шелковистых кудрях.

— В таком случае, Элинор, мой долг — сказать вам, что я придерживаюсь тут совсем иного мнения, нежели вы.

— Не сомневаюсь,— ответила она уже только из духа противоречия и нежелания уступать.— Вы считаете мистера Слоупа посланцем Сатаны. А я считаю его ревностным и добросовестным священнослужителем. Жаль, что наши мнения “толь различны, но раз так, то нам, пожалуй, лучше оставить этот разговор.

Тут Элинор, бесспорно, была неправа. Она, не нарушая правил приличия, могла бы отказаться обсуждать с архидьяконом эту тему, но раз уж она согласилась выслушать его, то не должна была бы говорить ему, что он видит в мистере Слоупе эмиссара нечистой силы. Не следовало ей и хвалить мистера Слоупа, если в глубине души она относилась к нему неприязненно. Но Элинор была глубоко обижена, сердилась и негодовала. Весь вечер ее допрашивали, оскорбляли, невыносимо третировали. Все, даже мистер Эйрбин, даже ее отец, были против нее. Она приписывала это козням и предубеждению архидьякона, а потому решила дать волю своему раздражению против него. Она не будет ни просить, ни давать пощады. Он был непростительно дерзок, осмелившись допрашивать ее о ее переписке, и она заставит его это понять.

— Элинор, вы забываетесь,— сказал он, строго глядя на нее.— Иначе вы не сказали бы мне, что я способен считать кого бы то ни было посланцем Сатаны.

— Но это же так! — возразила Элинор.— Вы приписываете ему все самое дурное. Отдайте же мне письмо, прошу вас.— И, протянув руку, она взяла у него письмо.— Он всеми силами старается помочь папе и делает больше, чем сделал кто-либо из друзей папы, и все же только потому, что он капеллан епископа, который вам не нравится, вы говорите о нем так, будто по отношению к нему не обязательно соблюдение даже простой вежливости!