Джан

.

Назар находил в укромных, теплых пещерках оврагов спящих черепах и приносил их домой. Некоторые из них отогревались от зимы и оживали, другие оставались жить спящими, собирая силы для долгого, будущего лета... Чагатаев чувствовал с удивлением, что можно существовать и совместно с одними животными, с беззвучными растениями, с пустыней на горизонте, если иметь в ближнем жилище хотя бы одного человека, - пусть даже это будет ребенок, как Айдым. И здесь, в бедной природе Усть-Урта, на ветхом дне Сары-Камыша - есть важное дело для целой человеческой жизни. Не может быть, чтобы все животные и растения были убогими и грустными - это их притворство, сон или временное мучительное уродство. Иначе надо допустить, что лишь в одном человеческом сердце находится истинное воодушевление, а эта мысль ничтожна и пуста, потому что и в глазах черепахи есть задумчивость, и в терновнике есть благоухание, означающие великое внутреннее достоинство их существования, не нуждающееся в дополнении душой человека. Может быть, им требуется небольшая помощь со стороны Чагатаева, но превосходство, снисхождение или жалость им не нужны...

По вечерам Айдым зажигала лампу. Она садилась за столом против Назара и делала что-нибудь, чего не успела сделать днем: расчесывала себе блестящие, черные волосы, набирала ковер из старых тряпок и мешочных ушивок, рассматривала с улыбкой картинки в книгах, не понимая, что они изображают, или просто глядела на Чагатаева, не сводя с него глаз, и разгадывала, что он думает - про нее или про другое.

- Назар, - спросила Айдым в один долгий вечер. - Назар, а отчего мы живем? Нам будет хорошо за это?

- А тебе плохо сейчас со мной? - сказал Чагатаев в ответ.

- Нет, мне хорошо теперь, - произнесла Айдым и послюнявила штопку во рту. - Я просто так себе сказала, потому что у меня во рту говорится что-нибудь...

Ее большие, открытые темные глаза были наполнены блестящей силой детства и зачинающейся юности, - они смотрели на Чагатаева с доверчивым интересом и сами по себе были предметами счастья, если глядеть на них со стороны. И если даже обмануть доверие Айдым, то она все равно простит свою обиду: ей надо жить дальше, и долго томиться каким-либо мученьем она не может.

- Назар, чего я всегда ожидаю? - опять спросила Айдым. - Отчего мне кажется такое важное, а потом ничего не бывает... Отчего у меня сердце начинает болеть?

- Ты растешь, Айдым, - сказал Чагатаев. - Пусть тебе кажется что-нибудь в голове, пусть твое сердце начинает болеть - ты не бойся, без этого горя жизнь не бывает.

- Не бывает, - согласилась Айдым. - А я не хочу, чтоб это было. У твоей матери сердце от голода болело, она мне сама говорила... Пускай у нас теперь другое горе будет, интересное, а не такое. Такое надоело. Ты выдумай что-нибудь [...]

Чагатаев привлек к себе Айдым и приласкал ее, поглаживая девочку по большой, все еще детской голове.

- Научи меня, чтоб я лучше не думала, а то я боюсь: мне кажется страшное! - сказала Айдым.

- Но ведь