Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию

Находясь в Пскове, он узнал о смерти и ссылке своих товарищей. Человек-борец, он тут же написал [72]:

Знал или не знал император Николай о новом оскорблении царской власти Пушкиным? Известно только, что временем декабрьского процесса датировано возвращение милости опальному поэту. Среди бумаг осужденных было найдено письмо, в котором он отказывался участвовать в заговоре; это письмо показали императору, и тот, не вдаваясь в мотивы, его диктовавшие, совершенно осчастливленный возможностью проявить милость, после такой жуткой жестокости, повелел вернуть Пушкина в Санкт-Петербург. Когда Пушкину передали имперский приказ, он выглядел как потерянный.

Неужели Николай, поднявшись на трон, не удовольствуется снисходительным отношением Александра к поэту, и не заставит ли он вторично платить по счету за оду «Вольность», который уже оплачен, как полагал поэт? Или, более того, нужно еще опасаться, что император узнал о двустишье, что вышло из-под его пера?

В любом случае, он не мог уйти от приказа; он приехал в Санкт-Петербург и, к великому удивлению, его ожидал самый благосклонный прием. Император назвал его историографом России и для начала поручил написать историю Петра I. Но из странной причуды, что случается с поэтами, вместо истории царствования Петра I, он написал историю бунта Пугачева. Сами русские не делают большого события из этого произведения; новый титул Пушкина слабо вдохновлял.

И, надо заметить, что эта милость императора никак не изменила суждений и, конечно, симпатий Пушкина; далекий от того, чтобы забыть друзей в Сибири, ставших ему только дороже, он при всяком удобном случае окликал их или лебединым стоном, или орлиным клекотом.

Ежегодный обед собирал воспитанников Царского Села. Обед давался в честь основания коллежа, а также, как и наш обед в Сент-Барбе, с целью укрепления дружеских связей, завязанных здесь и ослабленных в свете. Четверо из самых знаменитых воспитанников ― Валкорский [Вольховский], воюющий на Кавказе; Матюшкин, морской офицер, находящийся в кругосветном плавании; Пушкин [Пущин], кузен поэта, и Кюхельбекер, оба погребенные как декабристы в рудниках Сибири ― окончившие учебу в один день с Пушкиным, на этот раз не явились на обед, на котором должны были присутствовать.

Пушкин встал и, хотя речь шла бы о Сибири для него самого, если бы на него донесли, произнес следующий импровизированный тост [73]:

С последней фразой установилась мертвая тишина; потом вдруг весь праздничный зал взорвался возгласами одобрения. На 60 воспитанников, участвующих в застолье, не приходилось ни одного доносчика.

Это сделало бы честь любой стране. Но более, чем где угодно, это было прекрасно в России, в правление императора Николая.

На следующий день Пушкин нежданно вошел в кабинет одного из своих друзей, который писал сосланному в Сибирь из числа декабристов; он взял перо и написал от себя:

Эти стихи не могли быть напечатаны, распространялись рукописно, и с каждым днем росла популярность Пушкина у молодого поколения, более горячая кровь которого поддерживает благородные идеи. Между тем, он страстно влюбился в девушку и женился на ней.

В первый период своего супружества и счастья он опубликовал два-три поэтических произведения, разных по форме, но в глубине которых, как всегда, ощутимо биение меланхолического сердца, и живет горький разум автора.

В стихах Пушкина есть все: его гений, такой гибкий и откованный до звона, что ему доступно все на свете; или, вернее, его гений был такой могучий, что он подчинял все любой форме, какую ни пожелал бы избрать. По нашему слабому переводу, вы могли обратить внимание на его манеру писать оды.

А вот эпиграмма:

Вот мадригал:

Вот о любви:

Вот об отчаянье:

Вот из фантазии: