Знатный род Рамирес

Однажды под вечер он одевался у себя в спальне, предаваясь мрачным думам и не обращая внимания на Бенто; и только он решил проехаться по дорогам Валверде, как вдруг сын Крисполы (он был теперь рассыльным в «Башне» и щеголял в костюмчике с желтыми пуговицами) отчаянно заколотил в дверь и сообщил, что у ворот остановилась коляска, а в ней сидит сеньора, просит фидалго спуститься вниз…

— Она не назвалась?

— Нет, сеньор. Худая такая, коляска парой…

Кузина Мария! Как радостно кинулся он к воротам, схватив на бегу с вешалки старую соломенную шляпу!

— Кузина Мария, как я счастлив! — кричал он, глядя на нее так, словно сама богиня Фортуна пожаловала к нему в своей легкой колеснице. — Как я рад!

Высунувшись из коляски (того самого голубого ландо из «Фейтозы»), дона Мария Мендонса, в новой шляпке, украшенной сиренью, весело и сбивчиво объясняла свое долгое молчание. Письмо запоздало… Почтальон такой пьяница… В Оливейре они совсем замучились… Аника готовит к зиме свой особняк на Караульной…

— А сейчас я ездила в Вилла-Клару, к Венансии Риос — она больна, бедняжка, — и решила попросту заехать к вам… Ну, кузен, чего же вы от меня хотите?

Гонсало замялся:

— Да нет, ничего особенного… Хотел поговорить… Что ж вы не заходите, кузина?

Он открыл дверцу. Кузина предпочла беседовать, не заходя в дом, и они направились к старой каменной скамье, стоявшей под тополями против парадного въезда в «Башню». Гонсало обмахнул платком край скамейки.

— Я хотел поговорить с вами кузина… Но это трудно, очень трудно! Может быть, лучше прямо взять быка за рога.

— Берите, кузен.

— Как, по-вашему, кузина, потеряю я время даром, если начну ухаживать за вашей подругой доной Аной?

Мария Мендонса изящно сидела на краешке скамьи, прилежно разглаживая черный шелк омбрельки.

— Нет, ответила она наконец. — Вы не зря потеряете время.

— Вы так думаете?

Она довольно долго смотрела на него, наслаждаясь его смущением.

— Господи, кузина, ну скажите же еще что-нибудь!

— Что же мне сказать? Я все сказала вам в Оливейре. Мне кажется, я еще не так стара, чтоб записаться в свахи. По-моему, Аника хороша собой, богата, свободна…

Гонсало вскочил и в отчаянии воздел руки к небу. Дона Мария тоже встала, и они пошли по газону вдоль тополей.

Он стонал:

— Хороша, богата, свободна… Чтоб узнать эти тайны, я не стал бы вас беспокоить! А, черт! Ну, будьте другом, скажите правду. Вы не можете не знать, вы непременно с ней говорили. Скажите мне правду, нравлюсь я ей?

Дона Мария остановилась и тихо произнесла, шевеля кончиком омбрельки пожелтевшую траву:

— Конечно, нравитесь…

— Ура! Значит, если я дождусь конца траура и сделаю ей предложение, она…

Кузина подняла на Гонсало зоркие глаза:

— Господи боже, кузен, как вы спешите! Вы так сильно влюблены?

Гонсало снял соломенную шляпу и медленно провел рукой по волосам. Затем сказал, откровенно и печально:

— Нет, кузина. Просто мне надо наконец устроить свою жизнь. Вы не согласны?

— Я настолько согласна, что сама указала вам недурную пристань. А теперь до свиданья, уже шестой час. Не хочу запаздывать, слуги начнут болтать.

Гонсало просил, молил:

— Ну, одну минутку! Так рано… Ответьте мне честно еще на один вопрос. Славная она женщина?

Дона Мария обернулась — они уже прошли лужайку и стояли у коляски.

— Она не очень умна, с ней не слишком интересно. Но женщина она очень славная. А какая хозяйка! Вы и представить себе не можете, как все налажено в «Фейтозе». Чистота, порядок, беспрекословное послушание… Она присматривает за всем, даже за погребом, даже за конюшней!

Гонсало сиял и потирал руки.

— Ну, если я через год свершу это великое дело, я объявлю всему свету, что кузина Мария спасла род Рамиресов!

— Для того и стараюсь, во славу фамильных гербов! — воскликнула она и легко вскочила в коляску, словно устыдившись своего признания.

Лакей взобрался на козлы. Застоявшиеся лошади рванули, но кузина Мария успела крикнуть:

— Знаете, кого я встретила в городе? Тито!

— Тито?

— Он вернулся из Алентежо. Собирается к вам обедать. Я не взяла его в коляску из скромности — не хотела компрометировать.

И пока ландо не скрылось из виду, кузен и кузина смеялись, махали друг другу рукой, подчеркивая всячески, что они сообщники, что оба посвящены в сердечную тайну.

Гонсало весело отправился в город, навстречу другу. Он решил, что Тито, бывший завсегдатай «Фейтозы», немало порасскажет ему о добродетелях и изъянах доны Аны. Кузина Мария любит Рамиресов (главное — печется о Мендонсах, бедняжка!) и потому немножко идеализирует невесту. Но Тито, самый правдивый человек в Португалии, преданный истине не меньше, чем фиванец Эпаминонд, отзовется о ней беспристрастно*. Тито… Да, громогласный, по-бычьи неповоротливый Тито и тонок и наблюдателен.

Друзья встретились у моста через Портелу. Хоть расставались они ненадолго, встреча была жаркой.

— Гонсало!

— Титозиньо, дорогой! Как я без тебя соскучился! Что твой брат?

— Брату лучше, хотя он очень слаб, очень болен. В его годы нельзя так много рыться в архивах и содержать гарем. Ведь я его предупреждал: «Жоан, Жоан, брось ты свои старые книги и новые юбки, плохо будет!» — А у вас что? Как выборы?

— Назначены на октябрь, на начало октября. А вообще — тоска зеленая. Гоувейя у моря, Мануэл Дуарте — на сборе винограда… Ну, а я совсем зачах, работать не могу, даже не хочется.

— А я к тебе обедать собрался и Видейринью пригласил.

— Да, я знаю, мне сказала кузина Мария, она заезжала ко мне… Она гостит в «Фейтозе» у доны Аны.

Он принялся было расписывать дружбу доны Марии с хозяйкой «Фейтозы», чтобы тут же, на дороге, перейти к своему неожиданному, начинающемуся роману. Но духу не хватило, он смутился, ему стало стыдно, что он так жадно накинулся на все наследство бедного Лусены — и на округ, и на вдову.

Беседуя об Алентежо и о Жоане, который пересказал брату немало скучнейших сведений о роде Рамиресов, они дошли до «Башни» и собрались идти дальше, в Бравайс, но Гонсало решил предупредить Розу, что к обеду будут двое гостей, и обоих бог не обидел аппетитом. Они прошли через плодовый питомник, где журчала вода, медленно стекая в канавки. На веселые вопли фидалго выбежала Роза, вытирая руки о передник. Двое гостей! Да хоть четверо — слава господу, чего-чего, а еды на всех хватит! Она как раз купила у рыбачки целую корзину сардин, крупных да жирных, одно объедение! Тито тут же потребовал, чтобы им соорудили знатную яичницу с сардинами, и друзья вышли во двор, как вдруг фидалго заметил, что на скамейке, под навесом, сидит Бенто и ожесточенно трет кирпичом узорную серебряную рукоять, торчащую, словно из ножен, из свернутого полотенца.

— Что это, Бенто? Что у тебя тут завернуто? Бенто медленно вынул из полотенца длинный темный хлыст, или, точнее, бич, трехгранный, как рапира.

— Вот, сеньор доктор, а вы и не знали! Он в погребе лежал. Пошел я туда — кошка котяток принесла, смотрю — за сундуком серебряные шпоры валяются и эта самая штука.

Гонсало внимательно осмотрел массивную рукоять и взмахнул бичом: тот зазвенел.

— Вот так хлыст… Смотри, Тито! Острый, как нож. Старинная вещь, очень старая, с моим гербом… Что бы это могло быть? Китовый ус?

— Кожа гиппопотама. Страшная штука! Можно человека убить. У брата Жоана такой есть, только с простой рукоятью. Можно убить человека!

— Прекрасно, — сказал Гонсало. — Почистишь, снеси ко мне в кабинет. Будет у меня личное оружие!

Проходя через плодовый питомник, они встретили Перейру в тиковом пиджаке внакидку. Скоро, на св. Михаила, он приступит к работе на арендованном участке. Гонсало с шутками и прибаутками познакомил друга со славным земледельцем — вот он, вот тот великий искусник, что превратит наконец «Башню» в чудо огородничества, виноградарства и садоводства! Перейра пощипывал редкую бороденку: