Убю король и другие произведения

— А вы знаете, кто первый произнес все то, что вы бубните там себе под нос? — сказала миссис Гауф, женщина редкой образованности.

— То есть?..

— Ну, эту вашу фразу: «То, что сделал один человек…»

— Ах, да, конечно… я как-то сразу не подумал. Разумеется, черт побери, это «Приключения барона Мюнхгаузена».

— Это еще что за немчура? — спросил генерал.

— Да так, один полковник, — подсказала ему миссис Гауф, — командовал отрядом красных гусар… у нас его именуют месье Пиф-Паф.

— А, это по мне: охотничьи рассказы, — оживился генерал.

— Кстати говоря, — обратилась к Маркею г-жа фон Треклят, — это же просто верх остроумия, побить рекорд того индейца… и с помощью кого! — другого краснокожего… красного гусара, отличавшегося недюжинным воображением!

— Так вот к чему вы всё это вели! — воскликнула Генриетта Цинн. — И нас тащили за собою! Ловко же вы закрыли нашу карточную торговлю, поставив…

— Высшей ставкой, что уж там, — смиренно произнес Треклят,

— … человека… для которого слова не стоят ни гроша.

— Как следует подвешенный язык, и дело в шляпе, — сказал генерал.

— Ага, как в Африке… — язвительно подметила Генриетта. — Ох, простите, я, кажется, сказала глупость.

— Господа, — громко и, пожалуй, чересчур официально начал Андре Маркей, — мне думается, барон Мюнхгаузен не солгал в своих рассказах ни на йоту.

— А, вот как, — заинтересовалась миссис Гауф, — ставки увеличиваются?

— Ну сколько можно, — протянула Генриетта Цинн.

— Послушайте, Маркей, — сказал Батубиус, — по-вашему, не безумие верить, что человек, пришпорив коня и перепрыгивая пруд, разворачивается на полпути, заметив, что взял недостаточный разбег, а потом вытягивает и себя, и лошадь из болота — и как! — за косицу собственного парика?!

— В те времена военным строго-настрого предписывалось «собирать волосы на затылке в подобие конского хвоста», — перебил его Артур Гауф, компенсируя эрудицией неуместность своей реплики.

— … Это же противоречит всем законам физики, — закончил Батубиус.

— М-да, и соблазнительным это как-то не выглядит, — рассеянно процедил сенатор.

— Но и невозможным также, — отчеканил Маркей.

— Месье над вами просто насмехается, — одернула супруга Гноевия-Препуция.

— Барон ошибся лишь в одном, — продолжал Андре Маркей, — решив впоследствии поведать всему миру о своих приключениях. Если все эти происшествия и могут, не стану спорить, показаться удивительными…

— Вот-вот! — закричала Генриетта Цинн.

— Предположив, само собой, что они вообще имели место, — добавил, не поддаваясь возбуждению, доктор.

— Так вот, если и удивителен тот факт, что барон все это пережил, — объявил непоколебимый Маркей, — тем более поразительно, что ему никто не поверил. И тем лучше для барона! Легко представить себе, в какой сущий ад превратилась бы жизнь человека, на чью долю выпали такие чудеса — опять же, если полагать, что это чудеса, — в нашем мире завистников и недоброжелателей! Его поволокли бы в магистрат по поводу любых диковинных событий, обвинили бы во всех убийствах, что остались без приговора — вспомните, как жгли во время оно колдунов…

— Его, наверное, почитали бы, как Бога, — сказала Элен Эльсон, которую отец пригласил вернуться в гостиную, как только разговор, благодаря отважному барону, вернулся в рамки, допустимые для невинных созданий.

— Или наоборот, — не унимался Маркей, — стал бы совершенно неуязвим, ведь, соверши он в действительности хоть одно преступление, людское неверие само придумало бы ему тысячи оправданий.

— Так значит, — прошептала ему на ухо миссис Гауф, — вы пытались только что последовать примеру достославного барона?

— О нет, мадам, ведь он рассказывал после того, что с ним произошло, — ответил Маркей, — я же, по несчастью, не принадлежу к числу тех, кому в действительности есть о чем порассказать…

— Так что же, стало быть… вы рассказываете до того? — спросила Генриетта Цинн.

— О чем рассказываю? И до чего? — отвечал Маркей. — В самом деле, деточка, оставим эти «охотничьи рассказы», как метко выразился наш генерал.

— Браво, мой дорогой! Что до меня, то я не верю в небылицы, — поддержал его Сидр.

Тем временем Элен Эльсон незаметно подошла к Андре Маркею, казалось, еще больше сгорбившемуся, чем обычно; клочковатая борода и погасшие глаза в пенсне старили его, как никогда. В своих безликих одеяниях он был смешон и жалок, точно маска пошлого карнавала: лица было не видно, одно лишь золото, стекло, нелепые волосы, и даже зубы стыдливо прятались за редутами нависших над губой усов. Девушка взглянула Маркею прямо в глаза: сама невинность смотрелась в подслеповатые линзы его темных очков:

— Я верю в вашего Индуса, — прошептала она.

II

Сердце ни справа, ни слева

В самом начале своей жизни Андре Маркей не ведал иных прелестей соприкосновенья с женской плотью, кроме собственно рождения, поскольку кормили его, точно земного Юпитера, козьим молоком.

Воспитываемый после смерти отца матерью и старшей сестрой, все свое детство вплоть до двенадцати лет он провел в скрупулезно поддерживаемой чистоте помыслов — если под чистотой вслед за католиками понимать полное забвение отдельных частей тела под угрозой адских мук.

Затем пришла пора расстаться с мешковатой пелериной, коротенькими штанишками и голыми икрами — Андре исполнился торжественности первого причастия, и портной снял с него мерки для первого мужского костюма.

Маленький Андре никак не мог понять, почему мужчины — к которым, в его представлении, относились мальчики, которым уже стукнуло двенадцать лет — не могут шить костюмов у портнихи… и до сих пор не видел своего члена.

Обычно он смотрелся в зеркало уже полностью одетым, выходя из дома. Ему тогда совсем не понравились черные брюки из нового костюма… а все его товарищи так гордились, надевая их в первый раз!

Впрочем, портной также находил, что скроенный им туалет сидел как-то неважно. Что-то самым нелицеприятным образом морщило ткань — чуть ниже пояса. Портной с озадаченным видом шепнул несколько слов на ухо матери, которая при этом густо покраснела, и Маркей неясно почувствовал, что поражен каким-то редким увечьем — а иначе стоило ли говорить при нем вполголоса, — … что он не такой, как все.

«Хочу, как подрасту, ничем не отличаться от остальных» — это стало для него наваждением на многие годы.

— Может, направо, — загадочно бормотал портной, будто врач, старающийся не испугать тяжелого больного. Наверное, думал Маркей, он говорил о сердце: оно, мол, у него особое, справа.

Но даже у великих мира сего, и это было совершенно ясно, сердце не может находиться в нескольких дюймах ниже пояса.

Портной только чесал за ухом, пытаясь — без всяких задних мыслей — как-то пригладить непокорную складку большим пальцем.

Было решено переделать костюм к завтрашнему дню, портной снял новые мерки, однако и они делу не помогли.

Поскольку между право и лево есть и еще одно направление: снизу.

Андре, которому мать, как все прирожденные, да, впрочем, и некоторые иные матери, уготовала карьеру военного, поклялся более не заставлять портных работать понапрасну и подсчитал, что у него остается ровно восемь лет, чтобы исправить свое уродство до постыдного разоблачения на призывной комиссии.

Поскольку он прилежно блюл свою невинность, то случая узнать чье-то стороннее мнение — действительно ли идет речь о некоем увечье, — у него не было.

Когда же дошло до знакомства с девицами, которые по роду занятий призваны такие мнения составлять, — а соответствующие походы были незыблемым ритуалом после окончания класса риторики, Маркей к тому же пользовался отсрочкой и, соответственно, опережал своих ровесников на целый год, — то они, должно быть, рассудили, что «мужчиной», как и остальные визитеры, незадачливый школяр побыл всего ничего: он пулей вылетел от них «буквально через секунду».