Убю король и другие произведения

— Кстати, мой дорогой доктор, — сказал Маркей, — тот же самый Диодор упоминает и о некоем Прокуле.

— Да-да, — ответил Батубиус, — для того, чтобы «уестествить», как говорится в тексте, сто предоставленных в его распоряжение девственниц-сарматок, он потребовал всего две недели.

— Точно, «Трактат о тщете наук», глава третья, — подтвердил Маркей. — Но две недели, это же просто смешно! Почему не два месяца, наконец?!

— В «Тысяче и одной ночи», — блеснул эрудицией и Эльсон, — говорится, что третий саалук, царский сын, в течение сорока ночей сорок раз обладал каждой из сорока своих наложниц.

— Ну, это всё пышности восточного стиля, — счел нужным пояснить Артур Гауф.

— Кстати о Востоке, — сказал Треклят, — видали там и иные силы, к религии, правда, имеющие не самое прямое отношение, пусть и упомянутые в священной книге: Магомет в Коране хвастается тем, что соединил в себе выносливость шестидесяти мужей.

— Да, но это не значит, что он мог заниматься любовью шестьдесят раз подряд, — нашлась сенаторша, не чуждая духу — хотя бы остроумия.

— Что, ставок больше нет? — провозгласил генерал. — Да мы точно за ломберным столом тут все сидим, за партией в манилью, только игра эта ваша — еще большая пустышка. Я — пас.

Все выдохнули в один голос:

— Но, генерал!…

— А что же в Африке, мой генерал? — Генриетта Цинн слегка пощекотала генерала под подбородком. — Неужто вам так-таки нечего нам рассказать?

— В Африке? — встрепенулся генерал. — Но это другое дело… да и потом, я прибыл туда уже после окончания войны. Во время боев всякое бывало, случались и изнасилования — раз, ну, два…

— Раз или два? Это уже нечто, даже нечто в квадрате — но какой из этих цифр нам все же следует держаться? — полюбопытствовал Треклят.

— Да что вы цепляетесь, это фигура речи! На чем я остановился? — не сдавался генерал. — Так вот… я находился в Африке уже в сугубо мирное время; а каков, скажите мне, священный долг французского офицера за рубежом по окончании боев? Вести себя подобно дикарю или нести плоды цивилизации, а иже с ними — признаюсь, эта часть мне более по духу — традиционной французской обходительности? Взять, например, бабцов в Алжире, — распалялся он, — как пронюхали, что на постой к ним отрядили наших офицеров, а это вам не пентюхи арабы, они не знают даже, с какого бока к даме подойти, так мигом завопили: «Ну слава Богу, уж французы-то…»

— Генерал, со мною дочь, да будет вам известно, — вовремя прервал его чеканный окрик Уильяма Эльсона.

— А что, — недоуменно отозвался генерал, — мне казалось, что наша беседа до сих пор, со всеми цифрами…

— О, так вы говорили о делах, господа? — с неподражаемой невинностью осведомилась молодая американка.

Уильям Эльсон знаком попросил ее покинуть комнату.

— Дорогие мои, — обратилась к оставшимся дамам миссис Гауф, — вместо того, чтобы сидеть и слушать все эти пошлые подробности, нам надо было с самого начала попросить о консультации нашего любезнейшего доктора.

— В Бисетре мне доводилось наблюдать, — важно начал Батубиус, — одного слабоумного, ко всему еще подверженного приступам падучей, который всю свою жизнь, еще, впрочем, далекую от завершения, почти без перерыва предавался сексуальным актам. Единственно… делал это он… в одиночестве, что, возможно, многое объясняет.

— Какой ужас! — воскликнули некоторые из женщин.

— Я хотел сказать, его умственное возбуждение многое объясняет, — поспешил добавить доктор.

— Ага, так, по-вашему, женщины его сбивают? — отреагировала Генриетта.

— Мадемуазель, я ведь предупредил, что речь идет об идиоте.

— Да… ну, то есть… вы говорили о его умственных способностях! Не такой уж он идиот, если посмотреть, — возразила Генриетта.

— Более того, нервные раздражения, которые вы имеете в виду, сосредоточены отнюдь не в головном мозге, а в спинном, — парировал доктор.

— Да уж, позвоночник у него был что надо, — заметил Маркей.

— Но… поскольку мы сейчас не в Бисетре… что же за стенами этого богоугодного заведения? — полюбопытствовала миссис Гауф.

— С медицинской точки зрения пределом человеческих возможностей является от девяти до двенадцати соитий за сутки, и то в исключительных случаях, — степенно проговорил Батубиус.

— Что возразит человеческой науке защитник безграничной силы человека? — дружелюбно, но не без иронии обратился Уильям Эльсон к хозяину вечера.

— К сожалению, — нарушил Андре Маркей молчание внимательных и чуть насмешливых взглядов гостей, — я не могу, не изменив себе, совместить мои воззрения с суждениями общества и мнением ученых; наука, как вы слышали, берет на вооружение пример аборигенов Центральной Африки, которые, пытаясь передать число, превосходящее количество их пальцев на одной руке, — будь то хотя бы шесть или вся тысяча, — размахивают обеими пятернями и кричат: «Много, много!»; однако я твердо убежден, что можно

   играя

не только вступить в брак с тридцатью или пятьюдесятью дочерьми царя Лисия, но и побить рекорд того индейца, «что воспет был Теофрастом, Плинием и Афинеем», который, как сообщает нам со ссылкою на этих авторов Рабле, «с помощью какой-то там травы выдерживал до семидесяти раз в день и более того».

— Ну, семь и десять, тоже мне, дела! — загоготал генерал, известный мастер каламбуров.

— Septuageno coitu durasse libidine contactu herbae cujusdam, — прервал его Батубиус латинской цитатой. — По-моему, именно в таких словах передает Плиний сказанное Теофрастом.

— Знаменитым автором «Характеров»? — спросил Треклят.

— Э, нет! — торжествующе воскликнул доктор. — Автором «Истории растений» и «Происхождения растительного мира».

— Именно так, Теофраст из Эреса, — подтвердил Маркей. — Двадцатая глава девятой книги «Истории растений».

— Что же это за «какая-то там трава», которая ему так помогла? — гадал химик Эльсон.

— Herbae cujusdam, — вещал Батубиус, — ciujus nomen genusque поп posuitp [5]. Однако Плиний — книга III, глава XXVIII — заключает, что скорее всего здесь имеется в виду сердцевина тифильяна.

— О, это о многом говорит, этот тифильян ваш! — воскликнула миссис Гауф. — «Какая-то трава» и того яснее.

— Утешимся существующим мнением, — сказал Маркей, — что эта «трава» была в свое время добавлена в рукопись неким переписчиком весьма скромной комплекции, дабы защитить читателей от потрясения, вызванного невиданными подвигами этого индейца.

— Да какая разница, с травою, без травы… Он это за день проделал или как? Столько раз — и за один-единственный день из жизни рядового мужчины? — не успокаивалась баронесса фон Треклят.

— То, что успеваешь сделать за день, можно с тем большей вероятностью повторить и завтра, и хоть каждый божий день, — заметил Маркей, — привычка, знаете ли… Возможно, конечно, ему было под силу как-то концентрировать такие исключительные способности на кратком промежутке времени… Или, наоборот, он проводил так каждый день и лишь единожды позволил наблюдателям присутствовать при этом.

— Индеец, — мечтательно протянула Генриетта Цинн, — такой весь красный, с томагавком… вражеские скальпы у пояса… Как у Фенимора Купера?

— Увы, дитя мое, — поправил ее Маркей, — на самом деле имеется в виду не индеец, а индиец, и сегодня их чаще называют индусами; но география здесь ни при чем. Согласен, фраза у Рабле звучит весьма величественно: «что воспет и Плинием, и Теофрастом», — и к ней, в осуществление вашей воображаемой сцены, гораздо больше подошел бы именно индеец, какой-нибудь делавар или гурон.

— Ах, индус? — протянул доктор. — Тогда его свершения не так уж и невероятны… Индия широко известна своими возбуждающими средствами.

— Глава XX книги IX у Теофраста действительно посвящена афродизиакам, — согласился Маркей, — но повторяю, — он уже немного горячился и глаза за дымчатым пенсне начинали возбужденно поблескивать, — что, по моему глубочайшему убеждению, ни какие-либо снадобья, ни место рождения не играют никакой роли, более того, это вполне мог быть и европеец… Просто, — добавил он почти что в сторону, — у экзотического дикаря подобные достижения кажутся не такими выдающимися, необычными, что ли… поскольку это почитают достижением!.. Так или иначе, то, что сделал один человек, по силам и другому.