Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

Таврический дворец с его великолепной меблировкой, мраморными статуями и озерами, где плавают золотые и лазурные рыбки, не что иное, как дар, принесенный фаворитом Потемкиным своей великой и могущественной повелительнице Екатерине II по случаю завоевания края, чье имя он носит. Но самое удивительное в этой истории – не пышность дара, а то, как свято был сохранен секрет дарителя, готовившего царице сюрприз. Такое чудо возводилось в столице, а Екатерина знать ничего не знала – настолько, что в тот вечер, когда министр пригласил императрицу на ночное празднество, она обнаружила на месте хорошо ей известного болотистого луга сияющий огнями дворец, полный музыки и живых цветов, построенный, казалось, волшебством фей.

Заметим, кстати, что Потемкин является образцом правителя-парвеню, равно как сама Екатерина II – примером царицы-выскочки: он был простым унтер-офицером, она – малозначительной немецкой принцессой. И именно эти двое стали величайшими среди великих. Странная случайность свела их.

Екатерине сравнялось тридцать три года, она была красива, любима за свои добрые дела и уважаема за благочестие, когда внезапно ей стало известно, что Петр III намерен расторгнуть брак с ней, чтобы жениться на княгине Воронцовой, выдвинув причиной для развода тот факт, что якобы их сын Павел Петрович – незаконнорожденный. Она тотчас понимает, что нельзя терять ни минуты. В одиннадцать вечера она покидает дворец в Петергофе, садится в повозку крестьянина, не ведающего, что он везет будущую царицу, и на рассвете поспевает в Петербург. Собрав тех, на кого она считала возможным положиться, она вместе с ними является перед полками Петербургского гарнизона, которых созывает, пока не сообщая, о чем пойдет речь. Перед строем она обращается к ним с интригующей речью, возбудившей в них человеческое любопытство и взывающей к их солдатской верности, а затем, пользуясь произведенным впечатлением, выхватывает шпагу из ножен и просит дать ей темляк, чтобы случайно не обронить клинок из руки. Молодой унтер-офицер восемнадцати лет, покинув строй, приближается к Екатерине, предлагает ей свой, и она принимает его с нежной улыбкой. Унтер-офицер хочет вернуться в строй, но его лошадь, приученная к эскадронной службе, артачится, встает на дыбы и упорно скачет бок о бок с лошадью императрицы, не желая отставать. Тут Екатерина уже внимательнее смотрит на пригожего всадника; бесплодные усилия отстраниться от молодого человека кажутся императрице знаком свыше, словно само Провидение указывает ей на того, кто станет ее защитником. Она производит его в офицеры, а спустя неделю, когда Петр III, без сопротивления взятый под стражу и заключенный в темницу, покоряется и уступает Екатерине корону, она, став отныне истинной правительницей, вспоминает о Потемкине и назначает его камер-юнкером при своем дворе.

С того дня началось возвышение фаворита: Фортуна неизменно благоволила к нему. Многие пытались поколебать эту благосклонность, но все атаки недругов оказались тщетны. Лишь один на миг возомнил, что торжествует: молодой серб по фамилии Зорич. Сам же Потемкин устроил его на службу при Екатерине, а тот, воспользовавшись отсутствием покровителя, попытался оклеветать и погубить его. Предупрежденный об этом, Потемкин примчался в столицу, явился в свои прежние дворцовые покои и узнал, что окончательно впал в немилость и приговорен к изгнанию. Даже не стряхнув дорожной пыли со своей одежды, Потемкин устремился к императрице. Стоявший на карауле у дверей ее покоев молоденький лейтенант попытался остановить его, но Потемкин схватил и отшвырнул его в дальний угол, сам же вошел к императрице, а спустя пятнадцать минут вышел оттуда с бумагой в руке:

– Держите, сударь, – сказал он юному лейтенанту, – это капитанский патент, который я только что выхлопотал для вас у ее величества.

На следующий день Зорич был отправлен в ссылку в Шклов – городок, где великодушный соперник предоставил ему полную власть.

Сам же он сначала мечтал о герцогстве Курляндском, потом о польском троне, пока не понял, что все это ему не нужно, и удовлетворился возможностью закатывать празднества для монархов и дарить монархиням дворцы. Впрочем, разве корона сделала бы его более могущественным и богатым, чем он был? Разве придворные не пресмыкались перед ним, как перед императором? Разве на его левой руке (правую он ничем не украшал, чтобы перстни не мешали орудовать саблей) не сверкало столько же бриллиантов, сколько могло бы быть в короне? Разве не было у него достаточно курьеров, чтобы везти ему стерлядей с Волги, арбузы из Астрахани, виноград из Крыма и букеты отовсюду, где есть прекрасные цветы, и разве среди прочих подарков он не преподносил своей государыне в первый день каждого нового года блюдо вишен, стоившее ему десять тысяч рублей?

Входя в роль то ангела, то демона, он непрестанно творил и разрушал, все вокруг себя взбаламучивал, запутывал, но и оживлял. Принц де Линь был прав, сказав о Потемкине, что в нем было нечто грандиозное, романтическое и варварское.

Смерть его была такой же странной, как и жизнь. Конец настиг его неожиданно. Он только что провел год в Петербурге среди торжеств и оргий, полагая, что, раздвинув границы России за пределы Кавказа, сделал достаточно для своей славы и славы Екатерины, но вдруг узнал, что старик Репнин воспользовался его отсутствием, чтобы сразиться с турками, вынудил их просить мира и, таким образом, за два месяца сделал больше, чем Потемкин за три года.

После этого о покое уже не было речи – он собрался ехать, правда, ему нездоровилось, но неважно, с болезнью он будет бороться и победит ее. Он прибыл в Яссы, свою столицу, оттуда поспешил в Очаков, свой трофей, место былой победы. Проехал несколько верст, воздуха в экипаже стало ему не хватать, он вышел, прилег на свой плащ, расстеленный на земле, и умер на обочине тракта.

Екатерина едва пережила его смерть: у этих двух великих сердец, казалось, все было общим, даже жизнь. Императрица трижды теряла сознание, долго плакала и до конца своих дней тосковала о нем.

Таврический дворец, где в ту пору, когда я посетил его, обитал великий князь Михаил, некогда служил временным приютом королеве Луизе, этой современной амазонке, которая на миг возмечтала победить своего победителя. Ведь Наполеон, увидев ее впервые, сказал: «Мадам, я слышал, что вы самая красивая из королев, но я не знал, что вы прекраснейшая из женщин». К несчастью, галантности корсиканского героя хватило ненадолго. Однажды, увидев, как королева Луиза игриво теребит розу, Наполеон сказал:

– Дайте мне эту розу.

– Дайте мне Магдебург, – отвечала королева.

– Ну, это уж, признаюсь, не пойдет! – закричал император. – Дороговато будет.

Королева, рассердясь, бросила на пол розу, но Магдебурга так и не получила.

Покинув Таврический дворец, я продолжил экскурсию: проехал по Троицкому мосту, к хижине Петра I, этой грубой имперской драгоценности, которую накануне успел повидать только издали.

Домик сохранен как национальная святыня, во всей своей примитивной чистоте: столовая, гостиная и спальня, кажется, все еще ждут возвращения царя. Во дворе стоит маленькая лодка, целиком изготовленная собственными руками «саардамского плотника», он добирался в ней по Неве в разные концы рождающегося на глазах города, где бы ни потребовалось его присутствие.

Близ этого временного жилища находится и его вечный приют. Тело царя, как и прах его предшественников, упокоилось в Петропавловском соборе, в стенах крепости. Этот собор, чей золоченый шпиль так надменно высится в небе, сам по себе мал, безвкусен и неуклюж; драгоценная усыпальница – единственное, что в нем примечательно. Гробница Петра размещается у правого бокового входа, со свода над нею свисают более семисот знамен, взятых в боях с турками, шведами и персами.

По Тучкову мосту я выехал на Васильевский остров. Главные достопримечательности этого квартала – Биржа и Академии. Я прошелся перед этими зданиями, по Исаакиевскому мосту достиг Преображенской улицы и вскоре оказался на Фонтанке, чтобы по набережной подъехать к католическому храму, где перед алтарем на хорах, прямо посередине, увидел могилу генерала Моро.