Дебри

И в этот миг вне времени и пространства - как будто невидимкою глядя на это чистое лицо, покрытое испариной от чрезмерного усилия и наслаждения, сердце Адама наполнилось сладкой печалью. Он любил этого мальчика, потому что мальчик очень оголодал, и теперь у него была еда.

Но стоявший на коленях оборванец вдруг заорал:

- Гляди-ка, Головастик!

Мальчик с чистым лбом открыл глаза и посмотрел, куда указывал лохматый.

- Ботинки! - в восторге выкрикнул лохматый, и тут Адам заметил, что тот босиком. Это все, что он успел заметить, прежде чем лохматый, даже не удосужившись встать, ухватил его под коленками, дернул и швырнул на землю с сокрушительной силой.

Он боролся со шнуровкой на правой ноге, Адам, ошеломленный, пытался вырваться.

- Черт-тя подери, Головастик, - взвизгнул лохматый пареньку с золотыми волосами. - Черт-тя подери, прирежь этого сукиного сына или подержи, что ли!

Головастик решил проблему по-своему. Он просто уселся на Адама. Повернулся и плюхнулся задом ему на грудь, да так сильно, что Адам едва дух не испустил.

- Пожалуйста, - проговорил он своим звучным голосом, - пожалуйста, лежите спокойно. Пожалуйста, не создавайте трудностей.

Адам лежал спокойно, а парнишка, сидя на нем, как на бревне, выковыривал из банки содержимое, заталкивал в рот и, жмурясь, жевал.

Правый ботинок был снят. Лохматый принялся сдергивать второй. Внезапно он встал.

- Вот сукин сын! - в ярости воскликнул он.

Он стоял, комично дергаясь от злобы, высоко подняв ботинок на фоне ярко-синего неба.

- Глянь-ка! - крикнул он Головастику, - только глянь, какая пакость!

Головастик послушно поднял взгляд на ботинок.

Но лохматый теперь тыкал пальцем вниз, на левую ногу Адама.

- Сукин сын! - орал он в безутешном горе. - Сукин сын-то - как есть козлоногий!

Горе его было невыносимым. С некоторым риском для собственных босых пальцев, лохматый со всей силы пнул Адама в бок. Пальцы если и пострадали, то, вероятно, не слишком, поскольку лохматый прошипел: "У-у, проклятый сукин сын!" - и пнул ещё раз.

Адам не то крякнул, не то застонал.

Головастик бесстрастно повернулся на груди Адама, чтобы посмотреть на его покалеченную ногу, потом снова поднял глаза к ботинку на фоне синего неба.

- Пинать его совершенно бесполезно, - спокойно сказал Головастик.

- Сукин сын, - сказал лохматый и замахнулся для пинка, не опуская ботинок.

- Послушай, - рассудительно проговорил Головастик, - почему бы тебе пока второй ботинок не примерить?

Лохматый стал натягивать нормальный ботинок. Головастик повернулся на груди Адама, и приняв прежнее положение, запустил в рот пригоршню мяса и принялся жевать.

- Впору! - провозгласил лохматый.

Головастик проглотил еду. Потом через силу произнес:

- Может, тебе и второй удастся подогнать под себя.

Лохматый приторачивал второй ботинок к поясу.

- Сейчас нет времени подгонять, - сказал он. - Но, черт возьми, один и то лучше, чем ничего!

Головастик пихал в рот мясо. Прикрыв глаза, жевал. Но неожиданно глаза вновь распахнули свою синеву. Но на сей раз это не от усилия протолкнуть в кричащую пустоту желудка непомерный и плохо пережеванный кусок.

Глаза широко распахнулись, потому что из зарослей на северном краю лужайки раздался резкий треск; потому что мимо прожужжал шершень, поразивший Адама своим необычайным проворством и злобностью; и потому что лошадь, видно, ужаленная этим насекомым, вскинулась на дыбы, испустила булькающий храп, рванулась, порвала узду и завалилась набок.

Адам увидел, как широко распахнулись синие глаза мальчика. Потом повернул голову и увидел завиток дыма, поднимающийся из зеленых зарослей на северном краю поляны. Повернул голову обратно: задняя нога лошади дергалась - снова и снова. Потом опять повернул голову в противоположную сторону: из леса выбежали мужчины. На них была синяя форма39. На стали штыков сверкало солнце.

Головастик поднялся с груди Адама. Он ринулся было к своему оружию, валявшемуся на земле в двух шагах от него. Но не дотянулся до него, шлепнулся набок, разок перевернулся и сел, схватившись за правое плечо. Лицо его выражало сильную досаду, даже гнев. Между пальцами левой руки, сжимавшей правое плечо, сочилась кровь.

Люди в синем, шестеро или семеро, бросились к задку фургона - все, кроме одного. Он и лохматый оборванец в одном ботинке - второй болтался и подпрыгивал на поясе - обменивались приемами штыковой атаки, то нападая, то защищаясь. Пять раз они скрещивали штыки, пять раз Адам слышал громкий лязг, потом краткий скрежет металла в момент, когда они расходились. Эти двое были полны решимости и настолько поглощены своей работой, будто от этого зависела их жизнь. Оба тяжело дышали.

Адам обнаружил, что Головастик исчез. Из-за фургона послышались ругательства и звон оружия. Потом крик.

Оборванец - другой, без бороды - вылез из-за фургона. Он перепрыгнул через лежащую лошадь и стал со штыком подкрадываться к человеку в синем, который так упорно дрался с лохматым оборванцем в одном ботинке. Видя, что второй оборванец подбирается сзади, Адам апатично и отрешенно - наверное, из-за боли от пинков - подумал: А вот этого нельзя допустить. Так нечестно.

Именно острый приступ нравственного неприятия заставил его приподняться на локте и протянуть руку. Какова бы ни была причина его поступка, она по крайней мере приняла обличие нравственного неприятия. Рука легла на винтовку, которой так и не воспользовался Головастик.

Он поднял её и впервые в жизни нажал на спусковой крючок заряженного оружия.

Даже после долгих месяцев тренировки он не смог бы выстрелить лучше. Безбородый оборванец опустил штык, будто в нем вдруг проснулась совесть, и он изменил свой первоначальный замысел; покачал головой, как бы в порыве самоосуждения; выпустил из рук оружие, будто желая исправиться; попятился на два шага; и неловко споткнулся о мертвую лошадь.

Больше он не поднялся. Его самого видно не было, только нога торчала над брюхом мертвого животного, на которое он опрокинулся. Нога указывала в небо.

Человек в синем совершил отчаянный выпад, видимо, задуманный как решающий. Но оборванец парировал, качнулся в сторону, как водоросль в речном потоке, и отпрыгнул, легкий, как кот.