ПОВРЕЖДЕННЫЙ

Барин все время не говорили ни слова, только, взямши деньги, они вздрогнули и вышли вон. А Архип так й взвыл: "Посажу себе пулю в лоб, не хочу больше rape мыкать, лучшего я недостоин; господи, что я наделал, ведь деньги-то были завернуты в Ульянино письмо - сгубил я себя и ее".

"Спиридон", - позвал барин из кабинета - я взошел. А Архип так и остался на коленях раснлаканный, иидо самому мне жаль его стало. Барин стояли близь дверей, прислонимшись к стене, такой страшной, будто неживой, губы посинели; они два раза хотели что-то сказать - и не могли, голоса не было, - потом они так ручку приложили ко лбу - плохо-с им было. Собрались с силами, наконец, и говорят таким глухим голосом: "Спиридон, никто в доме не знает, что было. Так вот поди сюда, вот отпускная Архипа и еще отпускная, - тут они остановились, однако так и не сказали, - так ты им отдай, да устрой, чтобы сейчас из дому переехали, только сейчас, не мешкая, возьми сколько надобно денег из тех. Да ты, Спиридон, сделай это все помягче, понимаешь; ну, да хорошо, ступай", - прибавил он, видя, что слова-то не выходят.

Ну, уж как бедная Ульяна плакала, у меня сердце надорвалось. И взять ничего не хотела своего: "У меня ничего, говорит, нет собственного. Хоть бы взглянуть еще раз на него, прощенья бы попросить, руку бы поцеловать. Ведь как добр-то он был ко мне, как ласково смотрел - пусть бы, кажется, побил меня, все лучше бы было". - "Ну, я говорю, послушай, Уля, о том надобно было думать прежде, а теперь убирай-ка свои пожитки". Пока я с ней хлопотал, привел полицейский Федора, и комиссар с ним, говорит: "Сколько мы его ни принимались сечь, не признается, видно, деньги не он украл". Я посмотрел - Федор в лице нехорош. Комиссар говорит барыне: "Следует допросить других, на кого есть подозрение"; она пошла к братцу, что-то по-французски потолковали, вдруг она выходит в зал и говорит комиссару: "Представьте, какой случай: брат мой нашел деньги, мне, право, совестно, что вас даром обеспокоили", - "Помилуйте, это наша обязанность", - говорит коьшссар, а она ему красненькую да Федора приказала чаем напоить,

Я вечером взошел с докладом, барин сидел за столом, опершись на обе руки. Увидевши меня, он, как с испуга, вскочил, поднял руку и сказал: "Не нужно".

С тех пор и помину не было об этой истории. Тем дело, почитай, и кончилось. Ну только Федор слег в постель, да месяца через два и помер. Невинную душу "а-губила София Николаевна. Наше крепостное дело, не приведи бог!

- Я не понимаю в этой истории одною: как же Ульяна могла так сблизиться с Архипом - из ваших слов видно, что она Евгения Николаевича любила.

- Да еще как-с. Вот теперь третий год пошел, как она выбыла из дома. Без слез ни разу не говорила о барине, Архип ей совсем опостылел; он, впрочем, ушел в солдаты охотником, мы об нем не слыхали после. Все ветреность-с и баловство. По нашему простому рассуждению, извольте видеть, Ульяна и не подумала, ей и в голову не приходило, что она барину в самом деле что-нибудь значит. Ведь все же он был барии, не могла же она его не бояться, быть его ровней, ее могла эдак вольной дух иметь с ним, как с Архипом, они же но характеру всегда серьезны бывали. Изволите сами знать, молодость кипит, все бы смехи да дурачества. Ну, Архин мелким бесом, бывало, рассыпается - и пляшет, и на торбане играет, и кроновским пивом потчует, и мороженым угощает, - всякой под богом ходит, оно нехорошо потачку давать, но так к слову, по человечеству рассудить, так оно и понятно. В самый день нашего отъезда, утром из ресторации с Сучка, где мы обыкновенно чай пивали, прибегает за мной половой, говорит: "Барыня нас требует какая-то", что, думаю, за пропасть, однако пошел. Смотрю, Ульяна сидит и опять заливается слезами. "Дяденька, говорит, уладьте, как хотите, мне хоть бы взглянуть на Евгения Николаевича, и что у них за сердце за жестокое, что гневаются так долго; меня, говорит, в театр в хористки взяли, ему ведь я обязана, что петь обучил. Хоть бы поблагодарить, слово одно сказать, камень точно на сердце. Да еще Василиса говорит, что и болезнь их все через меня - жизнь мне не мила". Не хотелось мне долго барина беспокоить, но вижу, она никакого интереса не имеет, а сильно кручинится, думаю, что же, головы не снимет. Вхожу в кабинет, Евгений Николаевич, как обыкновенно, сидят в задумчивости, вид ничего, добрый. Я, эдак, немного позамямшись, говорю: "Да вот еще, Евгений Николаевич, я осмелюсь доложить, так уж оченно меня просила"; вдруг у них глаза так сверкнули, лицо переменилось. Я поскорее за чемодан. Она потом, бедняжка, в людской спряталась, чтобы в окно взглянуть, когда мы поедем, тут я Филиппу Даниловичу ее показывал…

- Я вам очень, очень благодарен, - сказал я Спи-ридону, - ну, пойдемте-ка в наше Groce di Malta да выпьемте последнюю рюмку марсалы за здоровье бедной Ульяны. Мне ее жаль, несмотря ни на что.

- Точно-с, не наше дело чужие грехи судить, и за ваше, сударь, здоровье с тем вместе, - прибавил Спиридон…

С.-Елен, возле Ниццы. Зимой 1851